Чужая жизнь - Елена Долгопят

Он вдруг ткнулся губами Вере в щеку.

Когда-то они учились на одном курсе, и Коля безнадежно и утомительно за Верой ухаживал. Алла уговорила ее позвонить ему, дала номер. Она всё про всех знала.

Вера осталась одна в незнакомом еще месте и с любопытством огляделась. Горели огни фонарей, светились витрины лавочек, пахло выпечкой и кофе. Чем-то еще, горячим и сытным. Вера не удержалась, взяла кофе в бумажном стаканчике и слойку с чем-то вроде мяса.

Кофе был – огонь, и она долго ждала, пока он остынет, глазела на прохожих, и один мужчина ей вдруг подмигнул.

Доела слойку, выпила кофе. Голуби подбирали крошки.

Вера шагала асфальтовой дорожкой. Обогнула башню, прошла вдоль серой панельной громады. Повернула и увидела единственную в округе пятиэтажку.

«Мой новый старый дом».

Во дворе теснились машины.

Четвертый подъезд. Код.

Домофон пискнул, и Вера потянула дверь на себя.

Подъезд был неплох. Чистый. Стеклопакеты. Конечно, раздражали запоздалые вспышки чувствительных к движению экономных ламп. Пахло застарелым сигаретным дымом, рекламные листки валялись на подоконнике и на полу возле почтовых ящиков.

Вера отыскала в связке маленький ключик и отворила свой (с нынешнего вечера) ящик, вынула листки, рассмотрела (заказ пиццы, ремонт квартир, вновь ремонт) и сложила их на подоконник в общую свалку. Как будто бы узаконила свое здесь пребывание. Поднялась на пятый этаж по исхоженным каменным ступеням.

Дверь самая обыкновенная, стандартная, металлическая, обтянута черным дерматином. Два замка. Глазок.

Вера достала ключи, отомкнула замки. И наконец-то переступила порог своего нового жилища. Дверь поспешила захлопнуть. Услышала щелчок. Дернула ручку. Дверь не поддалась.

С таким защелкивающимся замком надо полегче, не дай бог без ключей выскочить.

Вера нащупала выключатель, нажала рычажок, и лампа осветила прихожую.

Голая лампа на витом шнуре.

Вера удивленно посмотрела на эту тусклую и в то же время слепящую лампу. На оклеенные бумажными обоями стены, на деревянные, окрашенные коричневой масляной краской полы, на сиротские мужские тапки со стоптанными задниками.

На крючке висело черное мужское пальто. Пыльное на широких плечах.

Удивительно.

Николай наплел ей о евроремонте, о натяжных потолках, об итальянских светильниках.

Вера оглянулась. Изнутри дверь оказалась деревянной, простой, выкрашенной той же краской, что и полы, разве что посветлее. И замок был только один, старый, так называемый английский, он и защелкнулся. И никакого глазка в двери.

Вера прошла в небольшую кухню. Включила лампу под стеклянным старомодным колпаком.

Из щели в деревянной, неплотно пригнанной раме дуло. Светились огни дальней башни. В мойке скопилась грязная посуда. На столе, на клеенке, среди крошек и колбасных шкурок поблескивала капля воды. Вера коснулась ее, как будто хотела убедиться в ее (или своей) реальности. Мокрый палец вытерла о юбку. Погасила свет. Прошла в комнату.

Ее освещала трехрожковая смешная люстра. В точности такая была когда-то в доме Вериной бабушки. Точнее, прабабушки. Но Вера звала ее бабушкой. И диван стоял в точности такой же. И трехстворчатый полированный шкаф.

Открывая дверцу, Вера готова была встретить бабушкино синее платье из крепдешина, но увидела мужской пиджак на плечиках. Во втором отделении, на полках, лежало постельное и нательное мужское белье. И тут же резная шкатулка, тоже в точности бабушкина. Вера подняла крышку и увидела поверх писем в почтовых конвертах темно-зеленую книжицу паспорта. Ровно бабушкин из шкатулки, один в один (в те давние времена именно такого вида паспорта были у нас в обиходе).

Вера открыла документ.

Молодой человек на черно-белой фотографии. Темные глаза, темная челка, прямой маленький нос. Белая рубашка, галстук. Игорь Васильевич Никодимов, 1944 года рождения, русский.

Вера убрала паспорт, замкнула шкатулку, закрыла шкаф. Она решила, более не медля, позвонить Николаю.

Сигнал смартфон не ловил. Ни в комнате, ни на кухне, ни в коридоре.

Вера подумала: ладно.

Она слишком устала. В конце концов, квартира была старомодной, но не запущенной, наоборот, всё это старье, включая газовую плиту, телевизор, краны и, что самое удивительное, паспорт, казалось новым. Так что Вера спрятала бесполезный смартфон. Всё равно идти ей было некуда.

Она подняла и установила вертикально сиденье дивана. В ящике под сиденьем, как Вера и думала, лежало одеяло в стародавнем пододеяльнике, простынь и подушка. Белье показалось Вере не совсем свежим, она сняла его, бросила на пол у стены, вынула из шкафа чистое, с нашитыми метками прачечной.

Вера постелила, приняла душ, забралась под одеяло, посмотрела на огни дальней башни и уснула.

* * *

Поезд пришел во втором часу ночи. На фасаде вокзала горела праздничная иллюминация. В этот год отмечали столетие со дня рождения В.И. Ленина. Гарик подступил к машине с зеленым огоньком. Водитель сидел в салоне, закрыв глаза.

Гарик постучал в стекло. Договорились за трешку.

Ехали молча пустынными ночными дорогами, которые все казались чужими. В кабине было тепло. Гарик сидел рядом с водителем. Добрались они минут за тридцать – долетели, – водитель гнал. Гарику жалко стало, что так быстро закончилась эта поездка, он был бы не прочь сидеть и сидеть в теплой машине, катить и катить – куда-нибудь, подальше.

У своего дома Гарик посмотрел на темное окно кухни.

Поднялся на два марша, открыл почтовый ящик, вынул газету (он выписывал «Известия») и, не спеша, нехотя, стал подниматься к себе на пятый. На ходу достал ключ.

Он вошел в темноту прихожей, захлопнул дверь. Замок защелкнулся.

Не разуваясь, Гарик протопал в комнату, сбросил рюкзак и увидел на полу что-то белое. Какую-то кучу. Он наклонился. Простынь. Пододеяльник. Гарик оглянулся и увидел на диване спящую женщину.

Рука на белом пододеяльнике.

Гарик осторожно подкрался. Женщина дышала. Спала. Пахла яблоком. Антоновским. Занавески были открыты, за ними темнело небо. Впрочем, над Москвой и тогда небо не бывало непроницаемо темным.

Гарик стоял, смотрел на спящую. Тикал круглолицый будильник.

Гарик отступил от дивана, расшнуровал и стянул ботинки, бесшумно вернулся в прихожую. Наткнулся на что-то, остановился. Прислушался. Тихо. Наклонился, нащупал оставленные Верой туфли. Снял с крючка тяжелое зимнее пальто. В комнате он сдвинул гору белья, постелил пальто, улегся на него, подобрал ноги. Он так вымотался, что сил не осталось думать или, тем более, разбираться, откуда эта женщина в его квартире, в его постели, кто она, каким образом вошла.