Ненужное зачеркнуть - Андрей Дышев

– Гражданин… – произнес милиционер, но больше ничего не успел сказать. Я вырвал паспорт из его руки, столкнул милиционера с дорожки и со всех ног кинулся в сторону выхода. Туристы, увидевшие меня, вместо того чтобы замереть на месте, зачем-то колыхнулись в мою сторону. Я не успел свернуть и со всей дури налетел на маленького узкоглазого путешественника, обвешанного цифровой аппаратурой, как верблюд баулами. Турист, сверкая оптикой, полетел на землю и поднял облако пыли. Женщины заверещали. Мамаши обхватили детей руками и, словно крупнокалиберные гаубицы, нацелили на меня свои бюсты.

– Стоять!! – закричал за моей спиной милиционер.

Разрывая собой горячий воздух, я бежал по античной тропе за поездом, имя которому была свобода. Несколько бордюрных кустов самшита я перепрыгнул, как скаковая лошадь. Выбежал из музея, обратив на себя внимание кассира и контролера, сделал несколько замысловатых петель между туристскими автобусами и через заросли устремился к городу. Через несколько минут я свернул в первый попавшийся двор, забежал в темный прохладный подъезд и там сел на ступеньку, тяжело дыша и стряхивая с носа капельки горячего пота.

– Жарко? – участливо спросила старушка в белом платочке и с продуктовым пакетом в руке. – Сходил бы на море искупаться!

Я пересел на край, чтобы старушка смогла пройти. Жарко! Не то слово. Земля горит и плавится под моими ногами. Потому что некоторые понятия вывернулись наизнанку и стали означать прямо противоположные явления. Мой давний приятель Максим Сарбай, блюститель культуры, человек, призванный озарять сердца людей флюидами духовности… Ох, дались же мне эти флюиды! Прицепится слово-паразит, и уже никак от него не избавишься. Так что я там хотел мысленно сказать старушке про Максима Сарбая? Ничего хорошего я не хотел сказать. Увы, ничего хорошего… Ошибиться бы! Горько-горько ошибиться. Не было бы ничего слаще на свете, чем осознать свою ошибку.

Я достал телефон, вяло нажал на кнопки, набирая домашний номер Макса. Ответила жена. Последний раз я разговаривал с ней из кабинета Макса. Тогда она плакала в трубку и очень переживала, что Максим пропал. Сейчас ее голос был приглушенный, тихий, но совершенно спокойный.

– Это Кирилл, – представился я. – Макс объявился?

– Макс? – зачем-то переспросила женщина и неестественно покашляла. – Нет… А что вы хотели?

– Поговорить с ним.

– Нет, его еще нет.

– Значит, с того момента, как мы с вами разговаривали, он не приходил домой?

– Нет.

– И не звонил?

– Нет.

– И вы до сих пор не знаете, где он?

– Нет.

Короткие и односложные ответы. Я ей не верил. Тогда, когда я звонил из кабинета Макса, у меня сжималось сердце от жалости к ней. Сейчас же я чувствовал, что женщина говорит вовсе не то, что чувствует и знает… Сговорились! Она его прячет. Она в курсе всех его мерзких дел.

Мне не удалось разубедить себя, развалить монолитную версию, свежую, еще сырую, но уже крепкую, как египетские пирамиды. Приходилось свыкаться с ужасной истиной. С ужасной! С отвратительной, как комодские вараны, как гиены, нажравшиеся падали, как трупные черви!

Я скривился, как от боли, зажмурил глаза, стиснул кулаки и не сразу заметил, как яркий дневной свет в дверном проеме заслонила чья-то тень.

– Прохлаждаешься?

Часто и тяжело дыша, вытирая ладонью пот со лба, передо мной стоял милиционер, от которого я благополучно сбежал. Я хотел встать на ноги, но он рявкнул:

– Сидеть!

Я подчинился. Милиционер был зол не меньше меня, но в его глазах вдобавок полыхала жажда мести.

– Сбежать вздумал, сука! – крикнул он и ткнул мне в губы резиновой дубинкой. – Ты у меня за этот побег всю ночь будешь на карачках вокруг параши бегать… Я тебе устрою марафон! Я тебя, ублюдок, научу власть уважать. Я тебе, гадина, покажу…

Он заводился. Дыхание его было отрывистым, лицо красным и мокрым от пота. Взмахнув дубинкой, он со всей силы врезал мне по плечу. Я хотел вскочить на ноги, но он тотчас ударил по голове и еще раз, наотмашь, по лицу. Кровь веером брызнула на стены. У меня все помутнело перед глазами. Острая боль вынудила закрыть лицо руками и опустить голову. Милиционер будто этого только и дожидался. Обезумев от злости и вида моей крови, он принялся неистово полосовать меня дубинкой по спине. Кипящая лава влилась в бушующее море. Все черные эмоции, что скопились в моей душе, вырвались наружу. Я вскочил на ноги, развернул грудь и сильным ударом кулака откинул милиционера к стене. Он тоже озверел и стал молотить палкой вдвое быстрее. Я кое-как прикрывал лицо, наступая на него, а потом начал бить обеими руками – слева и справа, по ушам, по щекам, в голову. Милиционер закричал, выронил палку, согнулся. Я врезал ему апперкотом, потом прямым по носу, и еще, и еще раз. Теперь стены орошались его кровью.

– Ты не жилец! Ты не жилец… – заходился в ненависти милиционер, плюясь во все стороны кровавой слюной.

Пинком ноги я повалил его на ступеньки и вышел из подъезда, прикрывая ладонью разбитый нос. Обогнул дом и тотчас поймал такси. С души немного отлегло. Плохо только, что из носа на футболку ручьем текла кровь.

– В центр! – сказал я таксисту.

Он смотрел на меня с сочувствием и все же больше беспокоился за чистоту салона и сидений.

– Подрался? – спросил он. – Крови-то сколько!

– На футбольных фанатов нарвался, – сказал я.

– Да, эти могут… Возьми на задней полке аптечку и заткни ноздри ватой. Так быстрей пройдет.

Некстати зазвонил мой телефон. Одной рукой я прилаживал к носу тампон с перекисью, а другой вытаскивал трубку из кармана.

– Кирилл, это Татьяна Кондрашова! – услышал я голос вдовы. – Ты меня предупреждал об опасности. Может, тебе это будет интересно…

– Да! Да! Что случилось?! – крикнул я.

– У мамы в квартире были воры. Мы только что вернулись из ритуального бюро и увидели, что окно нараспашку, а на подоконнике следы…

– Сейчас я приеду! – ответил я и скорректировал адрес водителю: – Улица Ленина, дом девять. Побыстрее, пожалуйста!

Татьяна встретила меня с тем же выражением беспредельной тоски и безразличия ко всему. На фоне гибели мужа все иное казалось ей чем-то мелким и недостойным внимания, как жалкое чириканье воробья на фоне грохота танкового батальона. Должно быть, она считала, что факт квартирного взлома интересен и нужен только мне, причем для каких-то личных меркантильных пристрастий, потому сделала одолжение и по старой дружбе позвонила мне.

Она увидела мой раскровавленный нос, но не придала этому никакого значения. Ее мысли были заполнены тягостными заботами о предстоящих похоронах.

– Что украли? – с порога спросил я.