Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

ему так спокойно отвечает: кореш, мол, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю, я, мол, тебя не трогаю, и ты иди своей дорогой. Блатной Кума за грудки. А Кум, если его разозлить, — зверь. Недаром их любая шпана стороной обходит. Короче, Кум взял его за кадык и вломил ему с такой силой, что тот пролетел метра три.

— Больше, метров пять, — поправил Мотя.

— Вить! — Монгол строго посмотрел на Мотюстаршего.

— Ну вот, блатной пролетел, не знаю, сколько, и прямо на своих корешей, которые сидели у забора. Забор завалился. Шпана понять не может, что случилось, бабки за забором перепугались, орут на своих, а тот, кто с Кумом залупился, лежит без памяти. Потом до кого-то из монастырских дошло, что это Кум, а Кум даже не оглянулся на все это и спокойно себе пошел.

— А потом что? — спросил Пахом. — Монастырские не простят так просто.

— Да ничего! Видишь, вон, плавает.

— А пацан тот жив? — тихо спросил Армен Григорян.

— Жив, Кум ему челюсть сломал, и еще у него сотрясение мозга, — объяснил Монгол и добавил:

— А мог и убить.

— А, говорят, они с Орехом и Мироном ходили к монастырским и пили мировую с их паханом.

Монгол закончил свой рассказ, и пацаны молча стали смотреть, как резвятся в воде Орех с Кумом, и от их мощных тел, как от моторок, волны расходятся кругами и бьются о берег.

— Вовец, дело есть! — сказал Мотястарший.

— Сейчас, я только окунусь!

Я на ходу скинул майку и феску, сбросил свои видавшие виды сандалии и с размаху врезался в теплую ласковую воду.

— Ну, так значит что? В лес мы пойдем? — сказал Мотя, когда я вылез из речки.

— Тебе мало досталось? — лениво усмехнулся Монгол. — Вон у Пахома еще фингал не сошел, а ты на всю задницу не садишься, все боком норовишь.

— Будто тебе не досталось? — обиделся Мотя.

— Мне не досталось. Раз только мать по кумполу съездила шваброй. Да она до моей морды не дотянется! — довольно засмеялся Монгол.

Монгол был и правда длинный. И нескладный. От своего роста он сутулился и ходил плечами вперед, смешно размахивая руками.

— И чем копать? Теперь лопату не пронесешь, увидят. Да и не найдем мы сами ничего, — поставил точку Монгол. — Всю землянку, что ли, перекапывать? А, может быть, там вообще никаких документов нет.

— А с запиской что? — Каплунского, конечно, больше всего волновала записка — ведь это он ее нашел.

— Я думаю, что записку с патроном надо отнести в краеведческий музей или сообщить в военкомат, — предложил Самуил. — А, может быть, музей сам свяжется с военкоматом. Если их это заинтересует, мы покажем место.

— Молоток, Самуил, — похвалил Монгол.

— Кому нужна одна записка? — я уже успел обсохнуть и лежал со всеми на песке, лениво щурясь на солнце. — Лучше будет, если мы принесем вместе с запиской документы.

— Ты знаешь, где искать? — живо повернулся ко мне Монгол.

— Я знаю, что найду! — уклончиво ответил я. Покрайней мере, я знал, что они реально существуют…

В лес мы шли втроем: Мишка Монгол, Мотястарший и я. На этот раз до леса мы дошли быстро. Мы не отвлекались, не глазели по сторонам и не дурачились. Помня урок нашего первого похода, мы решили вернуться назад до обеда. Дома мы сказали, что идем на речку, а ребят предупредили: если что, после речки мы пошли на пустырь играть с хориками в футбол.

Землянку мы нашли без труда, и только здесь сели отдохнуть и в один присест съели хлеб, который прихватили из дома, посыпав его солью и потерев корочку чесноком.

— Ну, давай, Вовец, колдуй, — сказал Мотя.

Мне не нравилось, когда пацаны говорили «колдуй», но я не обижался, потому что говорилось это без всякого умысла.

Я уверен был, что у меня получится. Сон дал необходимый толчок, хотя я всегда чувствовал, когда смогу «видеть». Я прошел по траншее и остановился у полуобвалившейся землянки. Теперь я уже не управлял собой. Я подчинялся какой-то другой силе, и мои действия похожи были на действия лунатика. Я спустился в землянку, пролезая под обвалившимися бревнами, и присел на дощатый лежак, сдвинув рукой еще не сгнившее тряпье. В ушах появился легкий звон, и землянка колыхнулась. Воздух завибрировал, как в жаркий день над асфальтом, и заколебались неясные тени… И все разом исчезло.

Я взял гильзу от противотанкового патрона, подержал ее, бросил и снова сел. И вдруг звон в ушах до боли сдавил мои перепонки, заставляя согнуться. Звон так же внезапно пропал, как и появился, и я увидел окоп, двух солдат: один припал к пулемету, другой стрелял из винтовки. Голова того, который стрелял из винтовки, была коекак перевязана белой тряпицей, очевидно оторванной от рубахи полосой, потому что стоял он у бруствера полуголый, а разорванная нижняя рубаха и гимнастерка валялись рядом. Повязка пропиталась кровью и смешалась с пылью, образуя засохшую грязную корку. Вот раненый оставил ружьё, поднял гимнастерку, достал маленькую записную книжку, вырвал листок, сложил его пополам и стал писать что-то огрызком карандаша, часто поднося его ко рту. Потом свернул клочок бумаги в несколько раз, засунул в пустую гильзу и заткнул пулей, выбитой из целого патрона.

Вся картина виделась мне как замедленное кино. Что-то я видел четко, что-то еле различимо, но картина не исчезала, и я знал, что только моя воля теперь может остановить её.

Раненый что-то беззвучно сказал товарищу, и тот вынул из кармана белую картонку, свернутую пополам, наверно, документ, и отдал раненому. Потом снова взялся за пулемет. Раненый достал из своей гимнастерки точно такую же книжицу, завернул в остатки нижней рубахи, спустился в землянку, огляделся и стал копать саперной лопаткой землю у стенки возле лежака; положил сверток в образовавшуюся ямку, засыпал землей, разровнял и притоптал ногами.

Снова в ушах появился звон, невыносимый, доводящий до исступления. Я зажал уши и через секунду с облегчением почувствовал, что сижу в полной тишине в землянке. Я замерз, и по рукам бегали мурашки гусиной кожи.

— Пацаны! — крикну я из землянки. — Спускайтесь сюда кто-нибудь. Спустился Монгол. Я показал ему, где копать, и мы вместе стали разгребать гильзами и руками землю. Сердце мое радостно забилось, когда появилась грязная от земли обветшалая тряпица, и мы вытащили сверток.

— Есть! — заорал Монгол. — Молоток, Вовец… Огольцы, нашли! Наверху мы развернули тряпку и бережно взяли в руки две тоненькие, из двух плотных листов книжечки.

К обеду мы были дома.

Глава 15