Пока смерть не разлучит... - Екатерина Глаголева

Манда стал командующим Национальной гвардией всего два дня назад. Он не смог отказаться, хотя совсем не рад этому: уж очень хлопотливая должность. Двадцатого июня мятежники уже пытались штурмовать Тюильри и чуть не убили Мадам Елизавету, приняв её за королеву. Во избежание кровопролития, король согласился надеть фригийский колпак и выпить за здоровье нации, потешив санкюлотов, однако отказался отменить вето, которое он наложил на несколько декретов Национального собрания. Узнав о случившемся, Лафайет бросил армию и примчался в Париж — требовать наказания для смутьянов, чтобы честные люди могли не опасаться за свою жизнь, а армия — сражаться со спокойной душой. Он пытался уговорить Людовика XVI поехать с ним и принять на себя обязанности главнокомандующего, предварительно закрыв все политические клубы; король отказался. Бриссо, затрепетав от радости, тотчас поставил вопрос об измене Лафайета, обвинив его в нарушении Конституции и дезертирстве. Голосование в Национальном собрании проходило восьмого августа, когда генерал уже давно вернулся в Мобёж; за Лафайета вступился всего один человек — Воблан, однако ему удалось переломить ход событий, вырвав победу у якобинцев: Лафайета оправдали двумя третями голосов. Зато на улице Воблана и поддержавших его депутатов дожидалась разъяренная толпа, следившая за дебатами. Им чудом удалось спастись в Тюильри и потом пришлось выбираться из дворца через окна. Чернь устремилась к дому Воблана, перевернула там всё вверх дном, ворвалась даже к соседям, желая растерзать его родных, раз уж сам он им в руки не дался…

Самое мерзкое — притворство и лицемерие. Манда старый солдат, кавалер ордена Святого Людовика, недавно разменял седьмой десяток. Он привык сражаться в честном бою, высоко нести своё знамя, встречать врага лицом к лицу, а не наносить ему удар из-за угла. А сейчас с трибуны кричат о Конституции, священных принципах, используя их как дубину против порядочных людей, тогда как всяких мерзавцев вроде Сантера парижское отребье носит на руках, наплевав на эти самые принципы! Кого он понабирал в конную гвардию? Подонков, рецидивистов, воров и убийц, а добрых солдат и курсантов Военного училища, пытавшихся ему помешать, посадил на гауптвахту! Тяжелее всего, что и поступки короля понять не так-то просто. Почему он противится всему, что предлагает Лафайет? Допустим, всем известно, что генерал чем-то неугоден королеве, однако сейчас не то время, чтобы потакать женским капризам. В ноябре прошлого года двор поддержал кандидатуру Петиона против Лафайета, и новый кумир черни стал мэром Парижа. Что было дальше? Петион и пальцем не шевельнул, чтобы помешать вторжению толпы в Тюильри двадцатого июня, а неделю назад, третьего августа, именно он доставил в Национальное собрание требование Парижской коммуны низложить короля. А Мануэль, правая рука Петиона? Этот бывший шпион и доносчик, попавший в Бастилию за распространение похабных книг, а потом строивший из себя жертву деспотизма? Когда Собрание хотело запретить Коммуну, он пригрозил восстанием при поддержке тысяч добровольцев из провинции, прибывших в Париж на праздник Федерации. И вот теперь сюда движутся батальоны марсельцев и бретонцев, разграбившие Арсенал, а Манда должен отражать их с тремя патронами на брата…

Батальон Дочерей святого Фомы будет охранять павильон Марсана; гренадеры заняли второй этаж галереи, построившись в две шеренги: одна — лицом к Сене, другая — ко двору Принцев; орудия Манда расставил по трем дворам: пять — в Королевском дворе, между Королевскими воротами и крыльцом, столько же — перед главным зданием со стороны сада, а остальные — на Новом мосту, чтобы не позволить соединиться колоннам мятежников с обоих берегов Сены. Швейцарцы останутся во дворце, а верные гвардейцы будут прикрывать подступы со стороны Террасы фельянов и Гревской площади.

— Генерал Манда? Извольте следовать за мной в Ратушу.

У незнакомца в руках бумага с печатью, за его спиной — большой отряд вооруженных людей. Отказаться? Сейчас не время для разговоров, они же должны понимать… А, ладно! Он пойдет с ними, чтобы не тратить времени на препирательства и поскорее вернуться назад.

… — Мятежники идут на Тюильри!

Румяных щёк офицера, наверное, ещё не касалась бритва; он запыхался, когда бежал вверх по лестнице, чтобы сообщить эту новость королевскому совету.

— Чего же они хотят? — спокойно спросил Жоли, недавно назначенный министром юстиции.

Офицер запнулся, но ответил:

— Низложения.

— Пусть Собрание принимает решение, — с нажимом сказал министр.

— Но что станет с королем? — вмешалась Мария-Антуанетта.

В этот момент в двери ворвался Рёдерер — с таким видом, будто за ним гнались.

— Сир, — выдохнул он, с трудом переводя дыхание, — нельзя терять ни минуты! Мятежники не склонны к переговорам, на Национальную гвардию надежды нет, вы можете быть в безопасности только в Национальном собрании; вам следует немедленно перейти туда.

За окном ухнула пушка. Людовик выглянул во двор.

— На площади Карусели никого нет, — сообщил он. — Никаких мятежников я не вижу.

— У короля достаточно сил для обороны дворца, — поддержала его Мария-Антуанетта. — У нас есть защитники, на которых мы можем положиться.

Рёдерер всё ещё тяжело дышал; его птичий профиль — воробья, пытавшегося стать орлом, — выражал одновременно отчаяние и решимость. Людовик пристально смотрел на него несколько секунд, потом вдруг повернулся к королеве и коротко сказал:

— Идёмте.

— Господин Рёдерер, вы отвечаете за жизнь короля? — спросила Мадам Елизавета.

— Да, сударыня, своей собственной, — отвечал ей прокурор-синдик Парижа. — Я пойду впереди.

Королева настояла на том, чтобы самой нести на руках дофина, обнявшего её за шею. Мадам Руаяль шла рядом с гувернанткой; замыкали шествие князь де Пуа, несколько дворян и подполковник швейцарцев. Аллея парка была густо усыпана опавшими листьями, а ведь только десятое августа…

— Какая ранняя зима в этом году! — вслух произнес Людовик.

Появление национальных гвардейцев в Манеже всполошило депутатов, но Рёдерер пробрался к трибуне и прокричал, что это охрана короля. Дюжий гренадер внес маленького принца и поставил его на стол секретарей; со всех сторон раздались рукоплескания. Следом появилась королева, державшаяся с большим достоинством; один из министров подал ей руку и проводил к правительственной скамье; Мадам Елизавета и Мария-Тереза сели рядом. Все взгляды обратились на короля — его провели к месту председателя.

— Я пришел сюда во избежание страшного преступления и всегда буду считать себя и свою семью в безопасности среди представителей нации, — громко произнес Людовик.

И добавил, выждав, когда стихнут аплодисменты: — Я проведу здесь весь день.

— Национальное собрание помнит о своем долге, который состоит в защите всех существующих властей, — заявил председатель Верньо. — Мы все готовы умереть на своем посту.

Чтобы заседание могло продолжаться, королевскую семью перевели в ложу стенографов.