Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература) - Джиллиан Портер

они исходят из столицы и циркулируют по всей империи; подобно бумагам, которые Голядкин копирует на службе, ассигнации, которые он тратит, и подтверждают авторитет и безопасность государства, и зависят от общественной веры в них [Valentino 2003: 206–208]. Валентино делает упор на восприятие Достоевским распространения современной коммерческой культуры в России XIX века, меня же особенно интересуют эстетические аспекты материальной истории российских денег. Эта история проливает свет на ассоциативные связи денег с феноменом двойников в прозе Достоевского и создание им повествования, в котором показная трата денег героем подрывает доверие к условным знакам ценности – денежным, языковым и художественным.

В первой половине XIX века российская денежная система была наводнена нежеланными «двойниками». Начиная с введения Екатериной II в 1769 году бумажных ассигнаций и на протяжении первых десятилетий XIX века правительство финансировало войны и оплачивало долги, регулярно печатая больше бумажных денег, чем было обеспечено ценными металлами в казне. Эта практика вызвала высокую инфляцию и привела к установлению двух денежных стандартов – серебряного рубля и ассигнации. Согласно этому двойному стандарту, номинальная стоимость бумажного рубля была намного выше, чем он стоил в серебре. Фальшивомонетчики, словно бы вдохновившись утверждением правительства, что его бумага ценнее, чем она есть, печатали огромное количество ассигнаций[86]. Фальшивые деньги, распространявшиеся наполеоновской армией во время вторжения в Россию, являются наиболее ярким примером этого широко известного явления[87]. Непрекращающийся выпуск государством бумажных денег и фальшивки мошенников радикальным образом подорвали ценность ассигнаций, которая с 1833 по 1843 год упала до 27 с половиной копеек серебром [Кашкаров 1898: 26]. Несмотря на это, ассигнация официально считалась основной денежной единицей, а власти использовали ее для выплаты жалованья и других внутренних расходов, оставляя серебро в основном для зарубежных платежей. Поэтому основное платежное средство того периода – ассигнация – превратилось в примечательный художественный объект, падающая ценность которого вызывала все большие подозрения из-за хождения его более и менее ценных двойников: серебряного рубля и подделок.

Финансовые реформы в империи 1839–1843 годов, осуществленные в первое десятилетие жизни Достоевского в Петербурге, имели целью уничтожить этих двойников [Кашкаров 1898: 29–71][88]. Установив серебряный рубль в качестве единственного денежного стандарта, правительство объявило ассигнации утратившими ценность, и сотни тысяч ассигнаций были изъяты из обращения и уничтожены. Печатая в годы реформ новые виды бумажных денег, государство в итоге утвердило в качестве основной замены ассигнации кредитный билет. Хотя кредитные билеты должны были обмениваться на серебряные рубли по номиналу (пока Крымская война вновь не побудила правительство напечатать больше бумажных денег, чем было обеспечено серебром), а петербургское ведомство, ответственное за выпуск кредитных билетов, внедрило новые техники печати, направленные против подделок (не давшие, однако, ожидаемого результата в полной мере), реформы привлекли внимание к нестабильной и неопределенной ценности российских денег [Михаэлис, Харламов 1993: 13]. Согласно У М. Пинтнеру, финансовый кризис и реформы были широко обсуждаемыми в период правления Николая I экономическими проблемами [Pintner 1967: 185–186]. Властям удавалось скрывать другие проблемы, например огромный государственный долг, но переход на новое платежное средство стал для российских подданых осязаемой реалией (см. рис. 8 и 9).

Рис. 8. Ассигнация. 25 рублей, 1818 год. Лицевая сторона. Текст: «Объявителю сей Государственной Ассигнации платит Ассигнационный Банк двадцать пять рублей ходячею монетою». Фотография любезно предоставлена Гуверовским институтом. Архив Гуверовского института, коллекция Михаила Быкова, коробка 10

Рис. 9. Кредитный билет. 25 рублей, 1843 год. Лицевая сторона. Текст: «По предъявлении сего билета, немедленно выдается из разменных Касс Экспедиции Кредитных билетов ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ рублей серебряною или золотою монетою». 170 х 108 мм. Государственный Эрмитаж. Санкт-Петербург. Инв. № ОН-Р-Б-Ант.-46. Фото О. А. Васильева, Государственный Эрмитаж

Экономическая неопределенность, проистекающая из финансовых реформ империи, добавила эпистемологической неопределенности «Двойнику». В своем классическом труде Ц. Тодоров указывает, что читатель фантастической повести сталкивается с очевидно сверхъестественными событиями, не имея возможности понять, подтверждает их текст или отвергает: «Фантастическое существует, пока сохраняется эта неуверенность» [Тодоров 1999: 25]. В 1845 году, когда был написан «Двойник», жители Петербурга начали обменивать старые ассигнации на новые кредитные билеты [Кашкаров 1898: 71]. Таким способом население в буквальном смысле участвовало в реформах – путем обмена старых билетов на новые. Это вывело денежный кризис на передний план общественного воображения, поставив вопросы о ценности выпущенных государством денег.

Траты и слова

Денежные реформы находят яркое отражение в повести Достоевского о человеке, который пытается использовать деньги для подтверждения собственной значимости – ив конечном счете терпит крах. В качестве средства продвижения и формирования своего Я, деньги, как кажется, дают Голядкину возможность социальной мобильности. Сам герой восхваляет способность своих 750 бумажных рублей «далеко повести человека» [Достоевский 19726:110][89]. Действительно, первое, за что платит Голядкин в повести, это карета, которая за 25 рублей развозит его по разным местам, где он пытается предстать человеком из хорошего общества со значительным состоянием. Но, как мы видели в главе 1, план Голядкина попасть туда проваливается, и он каждым новым шагом все больше себя дискредитирует.

Это происходит даже в его собственном доме, куда Голядкин приводит двойника вскоре после его появления. Здесь Голядкин принимает роль щедрого хозяина, предлагающего покровительство своему, по-видимому, неудачливому гостю [Достоевский 19726: 153–157]. Однако, как показывают попытки Чичикова вовлечь его гостеприимных хозяев в незаконные сделки, несчастные гости могут скрывать весьма опасные амбиции. Действительно, угостив двойника обедом и, признаться, слишком большим количеством ромового пунша, Голядкин просыпается на следующий день и осознает, что дал больше, чем намеревался: в частности, раскрыл двойнику секреты, которые тот потом использует, чтобы испортить репутацию главного героя. Жалоба униженного хозяина «он ел мой хлеб, Антон Антонович; он пользовался гостеприимством моим» не возвращает ему уважения, которое он утратил и на службе, и среди друзей [Достоевский 19726: 198]. Однако эти слова помогают читателям истолковать бесконечные траты героя как провалившийся спектакль благородной щедрости.

По мере того как поиск Голядкиным самооправданий становится все более насущным, он тратит все больше денег в своих скитаниях по городу. Беря экипажи, «чтоб времени не терять», Голядкин платит за быстрое развитие многопланового сюжета [Достоевский 19726: 170]. Его расточительство становятся все более неразумным. Он платит извозчикам, чтобы те его ждали, только затем, чтобы потом отпустить, а одному извозчику дает деньги за ожидание «даже с большою охотою» [Достоевский 19726:171]. В одном месте повествователь комментирует необычно расточительное поведение Голядкина: «Господин Голядкин стал как-то необыкновенно щедр» [Достоевский 19726: 177]. Даже после бешеной