Темные Дары. Книга 1. Золотая клетка - Вик Джеймс

Но юноша уходить не собирался. Он откинулся на спинку стула и блестящими карими глазами, очень похожими на ее собственные, наблюдал за ней из-под опущенных ресниц.

– Здесь есть еще книги, не так ли? – спросил он. – Они лежат в ларце. И вы их читали! Дневники Кадмуса Парва-Джардина.

Непроизвольно рука Эвтерпы потянулась к горлу. Пальцы вцепились в бархатную ленточку на шее; висевший на ней маленький ключ глубоко прятался в вырезе платья.

– Откуда ты это знаешь? Ходит много слухов и сплетен об этой библиотеке. Простолюдины верят, что многие книги написаны кровью их собратьев на пергаменте, сделанном из человеческой кожи. Но о дневниках никто посторонний, включая вашу семью, не знает. На них наложена наследуемая Тишина. Мы, Парва, можем рассказывать об этом только нашим детям, а дети наследника могут передавать эту тайну следующим поколениям.

Сильюн долго и молча смотрел на нее, прежде чем ответить, словно что-то взвешивая. Заговорил осторожно, склонив голову чуть набок:

– Мне о них рассказала мама.

Боль вспышкой пронзила всю голову Эвтерпы. Вспышка рассыпалась искрами перед глазами, словно она посмотрела в камин Большого зала в тот самый момент, когда огонь охватил щепки и с треском выдохнул пламя вверх. Дыхание участилось, комок подкатил к горлу, и, несмотря на все усилия, никак не получалось овладеть собой.

В голове возник вопрос. Сумасшедше-нелепый. Но Эвтерпа не могла его не задать.

– Я твоя мама?

Разумеется, она не могла быть его матерью. Разве такое возможно? У них разница в возрасте незначительная: ей двадцать четыре, ему на вид лет пятнадцать. Хотя ему было около десяти, когда он пришел в первый раз, и, значит, сейчас ей должно быть двадцать девять. Но ей не двадцать девять. Она это точно знает. Она – Эвтерпа Парва, и ей двадцать четыре года. У нее есть сестра – Талия Парва. Еще у нее есть возлюбленный Уинтерборн Зелстон. И джек-рассел по кличке Пак, плут, каких поискать. Она живет в Орпен-Моуте со своими дорогими родителями.

И случилось что-то ужасное. Кошмар, о котором и подумать страшно.

Она попятилась и села на свое любимое место у окна.

Не думай об этом. Не думай!

Эвтерпа закрыла глаза. Она слышала, как от стола отодвинули стул, как заскрипел пол, как к ней подошел Сильюн. Почувствовала, как он положил ей на лоб свою прохладную руку – это была уже не детская рука. Затем ее подняли и понесли. Дверь открылась, еще одна и еще. Солнце омыло лицо. Она услышала жужжание пчел, вдохнула аромат цветов. И, едва не разрыдавшись от облегчения, позволила потоку ощущений смыть мысли.

Спустя какое-то время Эвтерпа Парва проснулась, и она снова сидела в шезлонге и была одна.

Когда Сильюн опять пришел, она сразу повела его в библиотеку. В центре стоял ларец из кедрового дерева. Готовясь к его визиту, Эвтерпа принесла и поставила его на стол. Подобное решение далось нелегко, и она не вполне понимала причину, заставившую это сделать, но сейчас казалось крайне важным, чтобы кто-то обязательно увидел эти дневники.

Сильюн замер в дверях. Он смотрел на ларец, и выражение лица у него было такое же, как в день их первой встречи. Тогда он смотрел на Орпен-Моут как на чудесное видение, колдовством вызванное из сказки. Чувствовал ли он сейчас нечто подобное, что и она в тот день в саду, когда Уинтерборн протянул ей бокал с шампанским, на дне которого лежало, сверкая, кольцо с бриллиантами? На лице Сильюна замерло восхищение, словно в эту минуту сбылись все его самые заветные надежды и мечты.

– Хочу, чтобы зима наступила, – не в силах сдержаться, сказала Эвтерпа. – Хочу увидеть сестру. Кажется, я сто лет никого не видела. Я даже не помню, когда я в последний раз видела родителей. Ты приходишь меня навестить. Но где же они?

По выражению лица Сильюна ничего нельзя было прочитать: волнение смешалось с какой-то странной невозмутимостью. Такое выражение появляется на лице врача, когда пациент говорит, что чувствует себя лучше, а доктор знает, что это конец.

«Я больна?» – мелькнула мысль.

Это объясняет сумбур в голове и то, что она много времени проводит на воздухе, в тишине и покое. Возможно, она перенесла тяжелую болезнь и сейчас идет на поправку? А Сильюн – врач?

Но нет, ему только пятнадцать, и он ее родственник. Он сам об этом сказал. И Эвтерпа должна ему что-то показать. Да, все именно так.

Она подвела его к столу, достала висевший на ленточке ключ и вставила его в отверстие замка. Сложный язычковый механизм щелкнул, и все четыре язычка пришли в движение. Эвтерпа открыла крышку и осторожно, один за другим вынула дневники. Одиннадцать тонких книг, обернутых в пергамент, жестко приглаженный на корешках с четкими черными цифрами. Они хранили тонкий запах старой кожи, чернил и едва уловимый аромат кедра. За столетия пользования обложки были затерты до цвета слоновой кости.

Руки Эвтерпы тоже к ним прикасались. Она любила эти дневники с детства. Она открыла первый и показала Сильюну. Текст был написан неразборчивым почерком со множеством завитушек, словно автор стремился уместить на одной странице как можно больше текста, будто боялся, что бумаги всего мира не хватит, чтобы изложить то, чем полнится его голова.

Эвтерпа мало что понимала из написанного, но ей очень нравилось ощущать связь со знаменитым предком. Нравились стихи, которые встречались в тексте и были посвящены его первой, рано умершей жене. Привлекали также описания природы, смены времен года. Она с удовольствием рассматривала быстро сделанные рисунки растений и животных.

Но больше всего нравились пассажи, проникнутые чувством вины и сердечной любви к Бездарному сыну Сосиджинесу, о котором у них в семье никогда не говорили. Это была глубоко спрятанная семейная тайна. Именно тяжелая судьба Сосиджинеса сподвигла Кадмуса к постоянным экспериментам и аналитическим исследованиям собственного Дара и способов его применения.

Очень часто в детстве Эвтерпа сидела у окна и листала эти дневники. Она с пониманием относилась к своему предку и оправдывала все его действия, совершенные как открыто, так и тайно, поэтому внимательно просмотрела все дневники, перевернула каждую страничку.

Она заметила, что руки у Сильюна дрожали, когда он закрыл последнюю книгу и положил ее на покрытый скатертью стол.

– Спасибо, – сказал он, поворачиваясь к ней лицом. Голос прозвучал с нетипичной для него хрипотцой. – Большое спасибо. Вы даже не представляете, насколько это важно для меня.

Визиты Сильюна продолжались. Они, как обычно, гуляли, но в библиотеке он теперь читал уже не книги, а дневники Кадмуса Парва-Джардина.

И еще кое-что изменилось в установившемся однообразии их встреч. Когда они гуляли вокруг рва, теперь уже Сильюн, замечая что-то интересное в окружавшем их мире, вспоминал соответствующие анекдотические истории из дневников. Он в подробностях передавал отдельные эпизоды из их семейной истории, отмечал изменения, сделанные в доме и саду по указанию Кадмуса, и повторял остроумные шутки и замечания, отпущенные их предком в адрес членов других великих семей. И когда Эвтерпа пошутила, что он с листа читает, Сильюн признался, что выучил наизусть почти все дневники.