"Подводный волк" Гитлера. Вода тверже стали - Вильгельм Шульц

Командир отобрал для своей команды целый ящик книжек, который с трудом несли трое матросов. Предложенный Вероникой перечень он подверг некоторой цензуре. Так, он сразу отвергал левых публицистов, излишне «заумные» книжки и богословскую литературу. Нечего ребятам мозги засорять! С другой стороны, английская переводная литература, наоборот, приветствовалась: чтобы побеждать врага — его нужно знать! Приветствовались рыцарские романы, приключения, натуралистические заметки. Особенно запомнилась Ройтеру книжка модного профессора из Тюбингена Людвига Коль-Ларсена «Волшебный рог. Мифы и сказки бушменов хадзапи». Там были очень смешные сказки. Таких он не встречал больше нигде. На борту лодки в Атлантике, особенно когда Функ читал их по громкой связи, матросы смеялись до колик.

Как умирала зайчиха

Так рассказывают. Один человек убил антилопу канна, вынул из нее кишки и отнес их зайчихе, которая жила с ним в его хижине. (Уже довольно необычная ситуация. (Здесь и далее коммент. Вильгельм Функ.)

Вместе с зайчихой они отправились к пруду, захватив с собой водяной корень. (Интересно, что это такое?) Они напились из пруда, и зайчиха стала мыть водяной корень, сильно расплескивая воду, а потом бросила его — вот так швырнула его в пруд, и он упал в воду. Потом зайчиха принесла воды и оставалась в хижине, где лежала убитая антилопа канна. (То есть всю антилопу человек тоже притащил.) Пришел ее муж, он принес мясо, а кишки отдал зайчихе. Она полизала их, натерла ими шкуру, а муж смотрел, что она делает. (Просто идеальная семья!)

— Жена моя, что ты делаешь? — спросил он и убежал. (О как!) А зайчиха осталась дома и плакала: «Тшва, тшва, тшва!»

Когда муж заснул, она прислушалась, взяла обломок палки и воткнула его в землю. Она легла на палку. Опять она заплакала:

— Тше, тше, тше! Что это колет меня?

Сказав это, она умерла.

Ее мать сказала:

— Поднимите ее! Она спит смертным сном. Дочь моя уже давно умерла. Возьмите, поджарьте ее на огне, а когда поджарите, съешьте!

Поистине женщина — это огонь… Лоно — его топливо. Волоски — дым. Детородные части — пламя. Введение внутрь — угли. Наслаждение — искры. На этом огне боги совершают подношение человека. Он живет, сколько живет. Когда же он умирает, то несут его к погребальному огню… На этом огне боги совершают подношение человека. Из этого подношения возникает человек. Покрытый сиянием.

«Упанишады». (Древнеиндийский ведический текст.)

В походы лодку буквально набивают провиантом. Занято все. Занят камбуз, заняты проходы. Занят даже один из гальюнов. Этого Ройтер старался не допускать. Поход долгий — экономить на пище для 48 глоток нельзя. Но и оставлять эту пищу в кишечниках тоже нельзя. Тем более что долго это и не получится. Пусть лучше недоедят, пусть недоспят. Но постоянно слышать от радиста с акустиком «Что там с красной лампочкой?»[53]— Ройтер не желал. Пусть лучше в центральном с потолка свешивается эта долбанная колбаса. Между пиллерсами натягивали сетки, в которых, подобно кроликам, висели буханки хлеба. Сходство с кроликами усиливалось, когда эти буханки начинали покрываться белой пушистой плесенью. Влажность в море, а особенно в этой чертовой трубе, даже не 100 %. 100 — это очень мало. В одном из походов Ройтер заметил, что второй вахтенный отскребает плесень с некоторых буханок и сохраняет ее в пробирке. К алхимическим опытам Карлевитца уже давно привыкли. Он имел с собой на лодке целую походную химлабораторию. Пользу от нее уже имели возможность ощутить все. Оберфенрих умудрялся контролировать содержание углекислого газа и прочей дряни куда точнее, чем это делали штатные приборы. Был случай, когда во время бомбежки образовалась течь в аккумуляторном. Пока ее ликвидировали, воды налилось в батареи прилично, и ремонтники серьезно потравились образовавшимся хлором. Карлевитц сумел нейтрализовать ядовитое облако какой-то комбинацией солей натрия. И, соответственно, привел в чувство ребят — всех до одного. Вот и говори после этого еврей-не-еврей. Даже Унтерхорст успокоился после такого. Ройтер в моменты особого расположения в шутку произносил его фамилию с акцентом, похожим на идиш, получалось что-то вроде «Карлевич». Оберфенрих не обижался. Своей мини-лабораторией он очень дорожил. Ящик был специально оборудован так, чтобы склянки и пробирки ни при каких, даже самых сильных сотрясениях, которых на лодке полным-полно, не дай бог, не треснули и не побились. Для всего, что можно, — металлическая герметичная тара, для того, что разъедает металл, — стеклянная посуда в специальных отсеках, проложенных толстой пористой резиной. В нескольких таких пробирках Карлевитц держал хлебную плесень. Зачем? Да черт его знает. Делал из нее какие-то лекарства. Он их вообще делал из всего — в море — из водорослей, на берегу — из трав, когда на камбузе появлялась свежая рыба, Карлевитц обязывал кока отдавать ему то, что обычно не идет в дело — желчные пузыри, молоки и пр. Он брал с собой в походы несколько свежих журналов по медицине и химии. (По крайней мере у него точно было чем заняться в свободное от вахты время.) Он мог обойтись и без Вероники. Впрочем, нет. Как раз не мог. Именно через нее он выписывал работы Говарда Флори,[54]книги по гипнозу и магнетизму и много чего другого. Странные пристрастия оберфенриха тотчас послужили основанием для нескольких доносов (мало ли? А вдруг он и по иудаизму или каббале литературу собирает?), но почему-то последствий никаких не имели. Ройтер еще раз убедился в том, что кадровое решение его правильное. Но вот сам обращаться к своему же судовому врачу до последнего времени не спешил. И не спешил бы и дальше, если бы он вновь не ощутил то же, что тогда, в Атлантике, ночью во время охоты за конвоем. А было это при следующих обстоятельствах. В ту рождественскую ночь, когда они с Анной были абсолютно, казалось бы, счастливы, когда он прижимал ее к себе, чувствовал ее учащенное дыхание, когда ее золотые волосы разметались по ковру, он вдруг, и это было очень натуралистично, на мгновение перенесся в Брест, в свою комнату в отеле, и все было точно так же, он обнимал жаркое девичье тело, и дыхание ее сбивалось, и так же волосы разметались по подушке, но вот только вместо Анны была… Вероника… Ничего себе видение… Потом все вернулось: и Потсдам, и луна, бьющая из окна, как корабельный прожектор, и ворс дорогого ковра. Он был готов согласиться с тем, что отключился и видел сон. Он же постоянно недосыпал, да и амфетамины, которые подводники применяли в качестве допинга, теоретически могли вызывать какие угодно галлюцинации, вот только почему все было так натурально? Он ведь не просто сон видел. Он ощущал тактильный контакт, запахи, и это было не во сне. Не надо рассказывать подводнику, какие могут быть сны, а какими они уж точно быть не могут. Все это, естественно, не называя имен, он передал оберфенриху. Карлевитц очень внимательно выслушал командира, сделал несколько анализов, но ничего катастрофического не обнаружил. Ну, разве что слабо выраженную дискинезию надпочечников.