Дядя Джимми, индейцы и я - Артур Беккер

— Ты что, уезжаешь? И об этом я узнаю от врага? Почему Бэбифейсу известно больше, чем мне? А что будет с квартплатой? Как я останусь здесь один без тебя, да ещё с этим кровожадным индейцем? И как вообще всё это понимать? Я помогаю тебе чем только могу, так нет же — Теофил плюёт на руку, с которой кормится! Вот как обстоят с тобой дела!

Я сказал:

— Ты — помогаешь мне? Что-то я давно этого не замечал! Разве не я здесь за всё плачу? Уже много месяцев подряд! Иначе бы навахо давно уже вышвырнул тебя вон! Посмотрим, как ты один со всем управишься! Мою комнату можешь превратить хоть в курятник, мне всё равно!

— Так-то ты разговариваешь со мной, с твоим дядей, ты, паразит? Я ухожу! И моли Бога, чтобы я не объявил чрезвычайное положение с комендантским часом, личным досмотром и тому подобное! А без надлежащих документов не больно-то сбежишь из дому, дружочек! Уж в этом можешь на меня положиться!

Он вышел, тяжело ступая, а я залез в постель, натянул одеяло до ушей и в последний раз увидел во сне Агнес: меня отделяло от неё больше тысячи километров — Калгари должен был стать нашим первым этапом и, может быть, хорошим местом для привала.

Бэбифейс разбудил нас в четыре часа утра. Он сварил нам кофе. Мы завтракали без Джимми — тот спал на улице. Он устроил перед «фордом» живое заграждение из себя самого и улёгся там ночевать. Он спал при полном параде, чтобы не замёрзнуть: надувной матрац, два шерстяных одеяла, спальный мешок, три пуловера, бутылка «Смирнофф» и электрический обогреватель, подключённый к переносному кабелю, — всё это обеспечивало ему нормальную температуру тела. Над его ложем был установлен солнечный зонт, чтобы защитить спящего от снега, но ночь, к счастью, оказалась бесснежной.

Бэбифейс помог нам отнести к машине рюкзаки и коробки. Мы закрепили их на багажнике верёвками и укрыли всё брезентом.

Чак попрощался со своим приёмным отцом. Он вскинул вверх правую руку и растопырил два пальца.

— Прощай! — сказал он.

— Прощай! — сказал Бэбифейс, потом он обратился к нам обоим: — Каждый воин должен когда - то уехать из дома — моё вам благословение. А о Джимми не беспокойтесь. Он дрыхнет как мёртвый. Я подсыпал ему немного снотворного.

Чак сел за руль, я удобно устроился на пассажирском сиденье, укрывшись шерстяным пледом. «Форд» загудел как трактор, и мой друг включил задний ход.

— Слышь, парень! — сказал он. — У нас ведь и кондиционер есть, и он, между прочим, функционирует безупречно!

— Это будет нам очень кстати! — сказал я и сменил тему: — Ну и вид будет у моего дяди, когда он проснётся! Только представь себе! Джимми вылезает из спального мешка, потягивается, протирает глаза и вдруг видит на снегу следы от колёс — и всё пусто! Он спросит: «А где же машина?» А Бэбифейс что? Он, наверное, уже предвкушает, как ответит ему: «Она уехала задним ходом!»

Я был рад, что этот проклятый город наконец - то остался позади и вместе с ним восемь проклятых лет, которые пролетели как один день и за которые мне не удалось добиться ровным счётом ничего. Моё время здесь истекло, требовалась лишь официальная печать об освобождении — и я хотел получить её от Агнес.

14

На хайвэе мы остановились лишь один раз — чтобы заправиться. Восемнадцать часов мы провели в пути — слишком долго, потому что снег шёл почти без перерыва и Чак то и дело давил на тормоза, чтобы уклониться от рискованных манёвров по обгону, которые проводили дорожные лихачи. Нам пришлось пробиваться через множество небольших городков, которые хайвэй соединял между собой. На строительстве этой трансканадской дороги погибли когда-то сотни рабочих, но сегодня никто уже не помнит о том, что этот путь практически вымощен человеческими костями.

Поздним вечером мы добрались до Калгари, и я позвонил Агнес из автомата. Она описала мне дорогу к её дому. Наша снежная поездка была закончена, «форд» показал себя с лучшей стороны, придраться было не к чему.

— Видишь, с «гробом» не было никаких неприятностей, — сказал Чак. — Чёртова телега прёт, словно сама по себе!

— Это везение, — ответил я. — Но пока ты на борту, ничего и не может случиться. Ты у нас механик, а я отвечаю за развлечения: сейчас в программе стоит посещение Агнес.

— Я умираю от нетерпения взглянуть наконец на твою жирафку! — сказал он.

Мы предстали перед Агнес усталые как собаки. Её квартира — семьдесят квадратных метров в современном высотном доме с сауной и бассейном — была оформлена в двух цветах. Чёрная мебель и чёрные диваны, все стены и лампы — белые. Ничего старого и бывшего в употреблении, ничего испачканного и засаленного, никакой рваной обивки, как у нас в Виннипеге. Всё новое и полированное, порядок безупречный. На письменном столе все предметы лежат на своём месте, даже ластик и точилка для карандашей. Я думал: куда же я попал? В приёмную врача? В офис страховой компании? Когда мы обнялись, приветствуя друг друга, я был скован странным равнодушием. К этому я оказался не готов. Наоборот, во всё время долгой поездки я только и думал о том, что мы с первого же мгновения поймём друг друга — как это было когда-то на берегу Ротфлиса — и что всё плохое между нами тут же забудется. Но ничего подобного не произошло. Я стоял как столб и мечтал только об одном: чтоб не очень долго разговаривать, а сразу же лечь спать.

С губ Агнес я считывал то же самое, по крайней мере так мне показалось: она оставалась так же безразлична, как и я. Глаза её ничего не излучали.

Чак же, напротив, был счастлив, таким я его давно уже не видел. Ему понравилась моя жирафка, я сразу это почувствовал. Он внимал каждому её слову, кивал головой и со всем соглашался. Старый лис, думал я, притворяется всепонимающим и точно знает, что на женщин это действует безотказно.

Агнес жила одна. Стэнли Кокс, её знаменитый друг, был старшим врачом в городской больнице, сама она писала диссертацию и работала в детской клинике.

— Тео? — удивилась она. — Твой друг придумал тебе очень красивое имя. Мне оно нравится.

— Я очень много слышал о тебе от Тео! — сказал Чак. — Собственно говоря, твоё имя Агнешка. Но Агнес, на мой вкус, лучше. Ты первая полька в моей жизни, хотя весь мир только и говорит, насколько польки красивы.

— Ну и? — сказала она. — Ты разочарован?

Я сказал:

— Чак! Правда, очень жаль, что ты не захватил с собой свою коллекцию марок.

— Узнаю прежнего Теофила, — с улыбкой сказала Агнес. — Уже тогда он охотнее всего посадил бы меня под замок.

Чак сказал:

— Правда? Мне бы такое никогда не пришло в голову.

Агнес великодушно предоставила в наше распоряжение свою спальню, а сама решила переночевать в гостиной.

Она открыла бутылку красного вина: «Бароло», прямая поставка из Италии. Принесла из кухни хрустальные бокалы.

— Мы должны чокнуться, — сказала она.

Я тихо сказал Чаку: