Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву - Руслан Хасбулатов

— Вы требуете? — взвился в негодовании Горбачев.

— Да, Михаил Сергеевич, — я требую от вас выполнить решение высшего органа власти Российской Федерации и убрать войска. Вынужден разговаривать с вами именно таким образом, поскольку вы отказались, прибегли к силе. Вам остается два пути — или применить ее, эту силу, или отказаться от ее применения. Вы выводите войска? Даете нам, съезду народных депутатов, возможность работать или нет? Мне нужен Ваш конкретный ответ, который должен сообщить съезду. Что мне сказать?

Горбачев. Съезд будет работать — без тебя, Руслан, и «твоего» Ельцина.

Я. Без меня и без Ельцина съезд народных депутатов России работать не будет. Очень плохо, что вы, Михаил Сергеевич, этого не знаете.

— Увидим! — бросил Горбачев.

Я заметил ему, что парламент России сильно отличается от съезда депутатов СССР. Нет силы, кроме власти народа России, или божественной силы, которая может заставить работать наш парламент без Ельцина и Хасбулатова. И он, Горбачев, здорово заблуждается на этот счет. «Если президент СССР не желает дальнейшего обострения ситуации в стране, будет лучше отступить — вывести войска, затть достойную позицию. Другого пути у него нет. К тому же мы, российские руководители, ему понадобимся гораздо раньше, чем он думает». Горбачев рассмеялся: «Ну и самоуверенный ты, Руслан. Откуда это у тебя: Ельцин-то совсем другой!»

Горбачев, кажется, стал смягчаться, он — человек отходчивый, не злой, но очень упрямый, не хотел явно сдавать позицию. В конце разговора заявил, что «пока войска должны оставаться на занятых позициях, пусть ваш съезд работает», а он, Горбачев, «подумает». Он так и сказал: «Я подумаю. Но ты меня не убедил».

Я вернулся на сессию съезда, прошел в президиум, к председательствовавшему Ельцину, сообщил ему об отказе Горбачева вывести войска. Ельцин тут же предложил мне сообщить об этом съезду. Я взошел па трибуну и кратко пересказал содержание моей беседы с Горбачевым. Негодование было всеобщим — это была сильнейшая предпосылка к тому, что исчезли всякие разговоры относительно «отставки Ельцина» — ради чего и был инспирирован созыв внеочередного съезда.

Этот драматический эпизод, как в капле воды, отражает многие непродуманные, иногда — легковесные решения, принимающиеся на самых верхних этажах Союзной власти.

Убедившись в непреклонной позиции российского съезда и в том, что никакого раскола в нем нет и не предвидится, а всякие уверения «Союза коммунистов» (что они в состоянии отстранить Ельцина) беспочвенны, Горбачев — уже по своей инициативе — пригласил меня (через своего помощника) к себе в кабинет. Когда я вошел к нему, он, уже не с таким жестким лицом, как при первой встрече, сказал:

— Я тебе, Руслан, говорил, что «подумаю. А ты на съезде сообщил, что «Горбачев непреклонен в своем упрямстве». Почему ты это сказал? Я не упрямый. Я подумал над нашим разговором, оценил ситуацию, отдал приказ вывести из Москвы войска. Считаю, что съезд ваш примет достойные решения. Желаю успехов!

Я был обрадован этим его решением, поблагодарил его искренне и сказал ему, что от имени Российского съезда народных депутатов приглашаю его на наш съезд — хорошо было бы, если бы он выступил перед нашими депутатами. Заверил, что никто не будет его упрекать в чем-либо, поскольку все желали, надеялись на мирный исход конфликта и его, Горбачева, решения будут для всех всеобщей радостью.

Горбачев принял это мое приглашение вывести Армию из Москвы. Но не пришел. Вернувшись, я обо всем этом рассказал Ельцину, с тревогой ожидавшему моего возвращения в комнате президиума Верховного Совета. Мы объявили о начале работы съезда — депутаты уже знали о результатах моего вторичного визита к Горбачеву, поэтому были веселы — напряжение спало. Ельцин с удовольствием сообщил об этом депутатам, что сопровождалось известными «бурными аплодисментами».

Так закончилась эта неожиданная драма. Хотел бы подчеркнуть: я с уважением относился к Горбачеву в бытность его президентом страны, хотя порою критиковал его политические и экономические решения публично. На заседаниях Верховного Совета и съезда я не позволяю депутатам задевать достоинство Горбачева, как и Ельцина. Кстати, позже Горбачев вдруг ни с того ни с сего стал меня упрекать: «Почему вы мне письменного приглашения не прислали? Я бы пришел, вы меня не пригласили. Я говорю: «Как же так? Помимо моего приглашения, мы с Ельциным направили к вам целую делегацию с просьбой прийти к нам выступить: вы обещали и не пришли. Я сам звонил вашим помощникам, передавал, что мы ждем вас, идет примирение, желательно, чтобы здесь был президент страны, вы этого не помните?» А Горбачев в ответ: «Нет, никакого официального приглашения от вас я не получил. Ну, что сказать…

Что разводило Ельцина и Горбачева?

Может быть, Горбачев не захотел этого примирения фактически на проигранных позициях — видимо, он хотел зарезервировать за собой право на маневрирование. Помнится, после автомобильной аварии в сентябре 1990 г., когда Ельцин находился в Кисловодске на лечении, я вынужден был сделать очень резкое заявление на заседании Верховного Совета, в котором прямо сказал, что президент Горбачев выступает с недопустимо оскорбительных позиций в адрес Председателя Верховного Совета России Ельцина, чего он (Горбачев) не позволяет в отношениях ни с одним из других руководителей союзных республик. Эта моя позиция, в том числе основанная на четко выраженной личной преданности Ельцину, казалась Горбачеву (да и Ельцину) чем-то непонятным. Оба они были воспитаны в духе всесильной партийной бюрократии: любое должностное лицо, находящееся на более низкой ступени иерархии этой «системы», не может иметь мнение, расходящееся с мнением высшего должностного лица. У Горбачева это проявлялось в несколько закамуфлированной, замкнутой форме, у Ельцина — прямо и непосредственно, в том числе в жесткости в непринятии вообще такого человека, осмеливающегося допустить какое-то сомнение в принятом им решением или мнением. Это мгновенно вызывало у него просто враждебное отношение.

Мне лично очень хотелось, чтобы Горбачев пришел к нам, российским депутатам, выступил перед нами, рассказал свое видение ситуации в стране. А она — тревожная, и общество действительно нуждается в единении сил, прежде всего для решения экономических проблем. Мы с Ельциным на том же съезде народных депутатов убедили даже наших самых радикальных демократов в том, что обществу необходим Союзный договор. Это была наша поддержка Горбачева, но он высокомерно с позиций самонадеянности отверг ее. В свою очередь, Ельцин органически ненавидел Горбачева, психологически чувствовал себя не комфортно в личном общении с ним и сводил свои встречи с Горбачевым к минимуму, поручая мне решение вопросов взаимодействии России с высшим союзным руководством. На всех тогдашних совещаниях высших руководителей СССР и союзных республик в Кремле.

Итоги антиельцинской политики союзных властей

Итогом всей этой жесткой антиельцинской кампании союзных властей явилось то, что мы мастерски использовали всесоюзный референдум о единстве СССР 6 марта — вынесли на всенародное обсуждение «свой», российский вопрос о введении поста президента в России. Получив одобрение подавляющей части избирателей России, парламенту надлежало добиться положительного решения III съезда народных депутатов на соответствующие изменения в Конституции. Мы в рекордно короткие сроки разработали и приняли на сессии Верховного Совета три главных закона, которые потребовал принять III съезд. Это следующие: Закон о Президенте России, Закон о Конституционном суде и Закон о Чрезвычайном положении. Блок из этих трех законов мыслился как заслон на пути возможных поползновений будущего президента узурпировать власть в стране, то есть, грубо говоря, от возможности его превращения в диктатора. (Эти ожидания, как показали события осени 1993 г., не оправдались.)