Юрка - Леонард Пирагис

Жить на Бабьей речке? Но зима не за горами, а Юрка хорошо знал, что такое морозы… Положение создавалось крайне неприятное…

«Неужели к тетке придется? – вслух размышлял он, и от одной этой мысли стало скверно на душе. Ну уж нет… Только не к ней… Эх, вот если бы “Гекла” не ушла еще… Тогда бы в юнги можно… Дик бы устроил…»

В это время из избы вышел Михей. Старик с тревогой посмотрел по сторонам, но, увидев Юрку в баркасе, успокоился. Рыбак только что встал и, не найдя Юрки в постели, подумал было, что мальчик ушел совсем.

Юрка не заметил, как Михей подошел к баркасу. Он не видел, как рыбак остановился за его спиной и долго смотрел на его понурую фигурку, казавшуюся воплощением печали и озабоченности.

– Что пригорюнился, малый? – влезая наконец в баркас, осведомился старик.

Юрка вздрогнул, но ничего не ответил. Только легкое беспокойство пробежало по его лицу.

– Ну, милый, – усаживаясь рядом на скамью, продолжал рыбак. – Теперь не грешно нам и побалакать… Здоров уж, чай?

Юрка в ответ утвердительно кивнул головой. Он понял, о чем хочет говорить старик, и почему-то почувствовал какое-то тревожное волнение. До сих пор рыбак его ни о чем не расспрашивал и только ухаживал за ним, точно за сыном родным. Ни слова не было сказано пока о прошлом Юрки, и хотя подчас видно было, что старику хочется поговорить, порасспросить о чем-то, но он сдерживался, очевидно, не желая тревожить больного. И Юрка в душе был очень признателен старому рыбаку за это.

– Видишь, малец, – сбиваясь, заговорил Михей, – как это… того… Не грешно бы тебе и сказать мне, откуда ты взялся… А то я толком и не знаю даже, как звать-то тебя… А?

– Да я говорил, что меня зовут Юрка… Георгий… это все равно, – смутился Юрка. Он хотя и ждал расспросов, но все-таки как-то неловко чувствовал себя.

– Юрка-то Юрка, да ведь это не все, – покачал головой рыбак. – А как это ты в болото попал, да ночью еще? – спросил он, пытливо глядя на Юрку. – Вот это ты мне расскажи.

И брови старика сдвинулись и слегка ощетинились, хотя добрые глаза глядели на мальчугана ласково.

Юрка медлил с ответом. Легкая борьба происходила в его душе. Сказать всю правду или смолчать, совсем не отвечать? А то выдумать что-нибудь? Но тут вспомнились отеческие заботы старика, и стало совестно. Краска проступила на щеках.

Рыбак зорко следил за мальчиком. Его волнение не ускользнуло от взгляда Михея, и он еще больше нахмурил брови.

– Беглец какой, что ли? – сурово спросил он. – На бездомника-то не похож что-то…

Юрка совершенно залился румянцем.

– Нет… то есть… да, – путаясь ответил он. Но волнение скоро прошло, и он решил рассказать всю правду.

«Поверит – ладно, а не поверит – не надо», – подумал мальчик, приступая к рассказу.

Михей внимательно слушал. Сперва легкое недоверие сквозило на его старческом лице. Оно стало строгим и холодным, точно вдруг застыли все морщинки на лице, замерзли, сдвинув брови. Глаза смотрели хмуро, подозрительно.

Юрка ничего не утаил и начал с того, как спас Сашу. Он сильно волновался, сбивался, путался, глотал слова, но все это не мешало рассказу дышать искренностью. Старик почуял правду, и понемногу суровое выражение стало сходить с его лица. Распрямились лишние складки, и все оно словно оттаяло наконец, засветившись тихой ласковой грустью.

– И теперь я не могу к ним вернуться! – с жаром закончил Юрка. – Не могу, дедушка. Там они вором меня считают, а я никогда не воровал… Все они там на меня… Все, только один Саша не верит… Он…

Что-то прервало вдруг голос, и Юрка замолк, как бы проглотив что-то острое. Во взгляде его, остановившемся на лице Михея, было так много печального, что сердце старика сжалось.

– Бедный ты, Егорушка, – потрепал он по плечу Юрку, – несладко пришлось тебе… А ты как… того… точно не трогал денег?

– Ей-Богу! На что мне они нужны были!

Ответ звучал слишком искренне, чтобы не поверить ему. Старик подумал с минуту.

– И то правда. Нет, ты, видно, малец ничего себе. Христос с тобой… А что делать теперь будешь?

– Пойду.

– Куды это?

Юрка не знал, что ответить.

– Куды ж пойдешь? По миру, али к тетке, может?

– О нет! – почти с испугом воскликнул Юрка.

– Вот то-то и оно. Куды же тогда?

– Н… не знаю. Так пойду.

– «Так» не ходят… Рыба и та не идет «так», а путь держит куды нужно, – строго заметил Михей. – Мальца от земли не видно, а он «так» пойдет… что бродяга какой… Так-то, милый, недолго честным побудешь.

Юрка покраснел.

– Нечестным никогда не стану! – твердо и уверенно заявил он.

– Ну, это никуды не гоже… Тут и толковать не о чем.

И рыбак крепко задумался.

– Знаешь что, Егорушка, – спустя несколько минут сказал он. – Оставайся-ка ты пока у меня до поры до времени.

Юрка не ожидал этого. Он и глаза вытаращил.

– И чего глаза вылупил? – усмехнулся рыбак. – Оставайся, да и все тут. Поживем – увидим, что будет. Думается мне, что у господ-то твоих спохватятся о тебе. Правда-то всегда наверх выходит. Недаром говорится, что правда ни в воде не тонет, ни в огне не горит. И спохватятся, глядишь, а мы и недалеко тут. Живи-ка у меня заместо внука…

«Все будто по-старому будет», – уже про себя добавил он, и грусть отразилась на лице старика, точно вспомнилось ему что-то печальное.

– Оставайся! – вздохнул он.

И Юрка остался. Слова старика наполнили душу его надеждой, и не захотелось уже пускаться в неведомый путь, уходить от Ораниенбаума. Благодарность охватила его, и в ответ на ласковое поглаживание жесткой морщинистой руки он прижался к рыбаку.

Снова началась другая жизнь, непохожая на две, уже им испытанные…

Изба рыбака стояла возле самого берега залива, рядом с болотом, протянувшимся седой кочковатой полосой верст на пять по направлению к Ораниенбауму. Дальше цепь небольших холмов заслоняла город, хотя это не мешало Юрке часто и подолгу смотреть на них, точно он старался проникнуть взором за их туманные очертания и увидеть дачу на морском берегу.

Местность была однообразная и пустынная, поросшая кое-какой травой да покрытая местами мелкой порослью. С одной стороны тянулись кочки высохшего болота, с другой раскинулись серые бугорки мокрого, и между ними местами стальными вкрапинами блестела вода. Частые кустики беспомощно тянулись кое-где тонкими веточками, лишенными листьев, и не только не скрашивали печального вида, но даже придавали ему унылости.

Посреди всего этого избушка рыбака, ветхая, как он сам, смотрела печально-одиноко, точно человек, покинутый вдруг под старость всем миром. Со всех сторон была она обвешана сетями и от этого еще сильнее смахивала на старуху нищую, закутанную в лохмотья.