Комиссар госбезопасности. Спасти Сталина! - Олег Таругин

Дождавшись, пока выехавший на коне из ворот Спасской башни маршал Буденный примет рапорт генерал-лейтенанта Артемьева и объедет построенные в парадные «коробки» войска, Иосиф Виссарионович начал свою знаменитую речь:

– Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны, разрушающие тылы немецких захватчиков! От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с двадцать четвертой годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции!

Не спускавший с Вождя напряженного взгляда Кобрин внезапно вздрогнул, снова ощутив уже знакомое чувство чужого присутствия. И практически сразу – еще раз, но уже несколько слабее, поскольку сказывалось расстояние до объекта, стоящего от Иосифа Виссарионовича через два человека. Что?! Не может быть! Но… КАК?! Неужели они все же решились? Неужели не понимают, что у них ничего не выйдет, что они ошибаются… или все-таки выйдет? И ошибается как раз таки он сам? А ОНИ придумали нечто новое, ему неизвестное?!

Несколько раз рефлекторно сморгнув, Сергей попытался вновь поймать едва ощутимое эфемерное чувство. Сильно закружилась голова; видимо сказывался одновременный контакт сразу с двумя чуждыми психоматрицами. Нет, все верно, он нисколько не ошибся, враг и на самом деле пытается взять под контроль разум Сталина и Берии. Да что за?!. И, кстати, отчего ему кажется, будто он ощущает еще и третьего «попаданца»?! Последнее уж и вовсе полный бред, откуда ему тут взяться? Похоже, его, говоря техническим языком, заглючило…

Перехватив взгляд Зыкина, комиссар госбезопасности двумя быстрыми кивками указал на попавших под ментальный удар людей. Витька вполне ожидаемо распахнул глаза, всем своим донельзя ошарашенным видом озвучивая то самое «не может быть».

– Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение… – Сталин внезапно запнулся на середине фразы, схватившись руками за край невидимого из-за ограждения трибуны неширокого стола для документов, на котором лежали листы с распечатанной речью. Тяжело пошатнувшись, Вождь коротко потряс головой, словно человек, внезапно позабывший, кто он такой, почему оказался в этом месте и что здесь делает. Со своего места Кобрин не видел выражения его лица, но готов был поспорить, что сейчас оно выражает глубочайшее непонимание происходящего.

Лаврентий Павлович же и вовсе отшагнул назад, едва не упав, и инстинктивно прижал ладонь к правому виску. Впрочем, со стороны зрителей и участников парада это выглядело достаточно безобидно, словно всесильный наркомвнудел просто переступил с ноги на ногу – мороз же, понятное дело, холодно неподвижно-то стоять! – заодно поправив форменную фуражку. Подскочивший охранник аккуратно подхватил народного комиссара под локоть, поддерживая.

– Пропустите! – раздался откуда-то из-за спины сдавленный голос. – Неужели не видите, что товарищу Сталину дурно?! Товарищ Власик, да пропустите же, я врач! И вы меня прекрасно знаете!

Сергей резко обернулся. Ну да, все верно, именно военврач первого ранга, дежуривший на трибуне как раз на тот случай, если кому-то из правительства внезапно станет плохо. Шинель с соответствующими знаками различия на отворотах, небольшой медицинский чемоданчик в руке. И чего только Николай Сидорович придрался, человек просто выполняет свою работу.

Кобрин досадливо сморгнул: вот и снова накатило, неужели очередная ментальная атака? И отчего у него такое чувство, словно он внезапно перестал ощущать две первые матрицы, но зато куда острее почувствовал третью?

Пропущенный начальником сталинской охраны врач меж тем торопливо опустился на колени в метре от Иосифа Виссарионовича, откидывая крышку чемодана:

– Товарищи, неужели вы не понимаете… – сдавленно бормотал медик, роясь в своем чемоданчике. – Важно не терять ни единой секунды… Он на грани обморока… Немедленно нашатырь, определенно нашатырь…

«А вот и третий, – с какой-то особенной остротой понял Сергей, в доли мгновения сложив два и два. – И вовсе меня не заглючило, просто их и на самом деле было трое. На этот раз тонко сработали, суки, браво. Сталин и Берия – операция прикрытия, военврач – основной удар. До него метра четыре, если не больше, и никто, кроме меня, еще ничего не понял. Пистолет он пронести никак не мог, досматривали всех, нож тоже, но если в ящике взрывчатка – могу и не успеть. А взрывчатки туда, судя по размерам, можно напихать, разместив, допустим, под вторым дном, вполне достаточно. Хоть тоже не факт, собачки могли б учуять. Скорее, нечто отравляющее, а он уже у ампулы носик сломал, опаздываю…»

Бросаясь вперед, комиссар госбезопасности на долю мгновения встретился глазами с обернувшимся в его сторону Сталиным, успев краем сознания отметить, что взгляд Вождя снова прежний. Значит, насчет отвлекающего маневра он угадал, никто и не собирался всерьез подсаживать ему чужое сознание.

Отпихнув плечом военврача, к которому тут же бросился один из охранников, и выхватив из его руки здоровенную, миллилитров на двадцать, ампулу, Сергей накрыл телом чемодан. В ноздри ударил слабый запах горького миндаля.

«Какой-то цианид, синильная кислота, скорее всего, – автоматически подсказало сознание. – Яд общетоксического действия, весьма летуч при обычной температуре. Правда, и замерзает уже при минус тринадцати, а с утра все пятнадцать было. Согревал он ее, что ли? Впрочем, не важно, сейчас главное ампулу не раздавить, иначе совсем плохо будет. Сделать максимальный выдох, задержать дыхание. Задержать, мать твою!»

Ощущая неприятное першение в горле и накатывающее тошнотворной волной головокружение и слабость, Кобрин из последних сил затолкал руку со смертоносной ампулой себе под живот, по-душечкой большого пальца зажимая отломленный носик. Палец дернуло короткой болью – тонкое лабораторное стекло, прорезав кожу, глубоко впилось в мякоть.

Последней мыслью перед тем как потерять сознание, оказалось «надышался-таки, немного обидно… а историческую речь, судя по всему, придется товарищам телевизионщикам, тьфу, в смысле, киношникам теперь все-таки переснимать, видать, судьба у них такая»…

Берлин, Рейхсканцелярия, ноябрь 1941 года

– Что это такое, Вильгельм? Что ЭТО такое – и ОТКУДА вы это взяли? – Гитлер легонько пристукнул кончиками пальцев по не слишком толстой стопке листов плотной чертежной бумаги, лежащих на столе перед ним. Рядом покоились пояснительные записки, отпечатанные машинописным способом на самой обычной писчей бумаге невысокого качества. – Докладывай, мне необходимо понять, как относиться к подобному. Пока я ничего не понимаю.

– Мой фюрер, – адмирал Канарис коротко прокашлялся. – Вы не поверите, но эти документы были доставлены службой Reichspost на адрес моего ведомства. В самом обычном конверте. Отправлено из Берлина неделю назад.