Крокодил - Марина Ахмедова

– Я не поняла, че за допрос? – мрачно произнесла Яга, фыркнув. – Если б я хотела с Ваняткой видеться, – миролюбивей произнесла Яга, – я б ни у кого разрешения просить не стала. Только нахуй он мне после своего предательства нужен? Когда я на заправке работала, по восемь тысяч делала, он, короче, такой приходил, типа любил меня, – монотонно забубнила Яга. – А когда меня Фадик, гнида, заложил, Ваня такой сразу в кусты. Сразу трахаться со всеми. А я че, совсем себя не уважаю? – Яга еще раз фыркнула и отвернулась к балкону, где ребенок гудел и жужжал машинкой по урне. Урна скрипела на плиточном полу.

Салеева снова переглянулась с Жабой.

– А где ребенок его, ты не знаешь?

– Ты охуела, Салеева? – Яга полоснула ее взглядом. – Мне, может, еще с цветами и погремушками к его бляди прийти? Мне, блядь, какое дело до его ребенка? Ты че мне такие вопросы задаешь? Вообще… Не видела я евонного ребенка и видеть не хочу. Сходи к нему сама, блядь, если так интересуешься.

Салеева развернулась и вышла из комнаты. Жаба встала и пошла за ней. Из кухни донесся их шепот.

– Че этой жирной твари от меня надо? – спросила Яга, расцепляя колено. – Че она тут всех против меня настраивает?

Анюта пожала плечами.

– Яга-а-а, – потянулся из кухни голос Салеевой. Он становился ближе и, наконец, она сама вернулась в комнату. – Ты капли принесла?

– А надо было? – вспыхнула Яга.

– Нет, блядь, не надо! – Салеева уперла руки в бока.

– Завтра принесу, – сказала Яга.

– Сегодня Жаба на закуп давала. Она не хочет тебя на халяву вставлять. Короче, если б мой закуп был, я б ниче не сказала, ты меня знаешь.

– Анюта, а ты че принесла? – Яга повернулась к Анюте.

– А мне же никто ничего не говорит, – Анюта вжалась в угол дивана узким плечом.

– Понятно, – усмехнулась Яга. – Че, блядь, я никогда таких разговоров не веду? Скажи, Миша? – она повернулась к Мише. Миша промолчал. – Короче, с этого дня как мне, так и я вам.

– Я же ни при чем, – сказала Анюта.

– А че я могу? – спросила Салеева. – Закуп не мой.

Яга встала, вышла на середину комнаты, перегородив собой свет. Фыркая и усмехаясь, она расстегнула молнию на боковом кормане куртки, сунула в него пальцы. Желтые зубья молнии скребнули по ее коже. Пошевелив в кармане рукой, она вынула из него пластмассовый флакон, в котором мутилась прозрачная жидкость.

– На, блядь, – протянула она Салеевой.

Салеева цапнула капли из ее скрюченных пальцев.

– И скажи этой… – Яга запнулась, – мне чужого не надо. Я сама, блядь, деньги делать умею, у меня по городу все схвачено. Я не на вокзале пиздой торгую.

– Тс-с-с! – цыкнула на нее Салеева. – Услышит, обидится.

– На правду не обижаются, – Яга шумно села на середину дивана и, закинув руку на спинку, развалилась. – Че сидим, Миша? – сварливо спросила она.

– Тогда я пойду вариться? – спросил Миша, вставая.

Яга открыла глаза. Она сидела на полу, привалившись спиной к стене. Дверь на балкон была по-прежнему открыта. Солнце садилось с той стороны и, кажется, хотело дотянуть желтый полуденный глаз до Салеевского окна, чтобы подглядеть за людьми, которые, наверное, и сами не знали, что с ними было, где они были и кем стали с того самого момента, как по их венам пополз крокодил. Яга огляделась по сторонам так, словно не узнавала эти стены. И только увидев урну, лежащую на боку посреди балкона, кивнула и с виду успокоилась.

Над урной золотой пыльцой роились пылинки. Они поднимались от старого коврика, на котором сидел ребенок. Красная машинка в его руке с вжиканьем описывала дугу в воздухе, опускалась на коврик, проносилась по нему металлическими колесами, цокала об урну и громыхала по ней, как по чересчур выгнутому, залитому бетоном мосту.

Подрагивая веками, Яга следила за рукой ребенка. Казалось, она вышибает из урны золотой прах, и тот поднимается вверх за ней, описывая дугу. Лицо Яги расплылось в тупой ухмылке.

– Анюта, ты хотела кино показать, – послышался голос Салеевой.

Она лежала на диване, растопырив ноги, опершись затылком о подлокотник, над которым торчал пучок ее льняных волос. Подбородок Салеевой втыкался в грудь, и голос выходил натужным и шершавым.

– Сейчас, – Аня выбралась из-за дивана, где сидела на полу, так же, как Яга, привалившись к стене.

Она вытащила из кармана джинсов телефон – прямоугольный, черный и плоский.

– Откуда? – приподнялась на локтях Салеева.

– У сестры Маринки взяла. Сегодня надо отдать.

Анюта села на пол, поджав под себя ноги. Сосредоточенно ткнула пальцем в гладкое стекло. Экран загорелся зеленым. Яга придвинулась к ней.

– Миш-ша! – позвала Салеева, вставая с дивана. – Иди, Анюта кино будет показывать.

Миша бесплотно впорхнул в комнату. Сел рядом с Анютой. Четыре головы склонились над гладким экраном.

– «Мост» называется, – сказала Анюта.

Заиграло пианино – плавно, по-рождественски, но Рождество как будто отмечалось без Деда Мороза, а с Санта-Клаусом, и не здесь, а в другой стране. И от пианино, записанного неизвестно кем, неизвестно когда и где, но точно не здесь, шел неживой металлический отзвук, как будто под молоточки клавиш подложены монетки.

На экране появился бледный человек с ввалившимися щеками, в черной шапочке.

– На тебя, Миша, похож, – сказала Яга, повернувшись к Мише.

– На зэка он похож, – сказала Салеева.

– Тихо! Смотрите, – шыкнула Анюта. – Так ничего не поймете.

На экране на черном фоне под музыку поплыли белые нерусские буквы.

– Это тут, короче, написано, что был один человек, и у него был сын. Дальше там напишут, что этот человек был смотрителем моста, – деловым тоном объяснила Анюта.

– Ты че, по-английски заговорила? – повернулась к ней Яга.

– Нет, нам пастор перевел. Это он в церкви нам показывал… Все, тихо! …Короче, там еще написано будет, не помню где, что он этого сына очень любил.

На экране показался мальчик в шарфе. Он бежал по редкому проселку, махал руками и улыбался. За ним, шатаясь, бежал мужчина.

– Миша, копия ты, – хрипнула Яга.

– Тс-с!

Они добежали до железнодорожного полотна, и мужчина положил мальчику руку на плечо. Показал рукой вдаль. Там лучи восходящего солнца прореживали металлический каркас моста, раскинувшийся над рельсами, как остов гигантской рептилии, умершей миллионы лет назад. Мальчик побежал по блестящим, как лезвие бритвы, рельсам. Он раскинул руки, словно хотел взлететь. За ним летели концы его длинного шарфа, а мужчина, присев на корточки, улыбался, глядя в его удаляющуюся спину.