Риск - Эль Кеннеди

– Подниму твои вещи наверх, – без особых церемоний объявляет отец и исчезает на узкой лестнице.

Спустя несколько секунд над моей головой начинают скрипеть половицы.

Мысленно ругая погоду, я расстегиваю молнию на ботинках и вешаю на крючок свое пальто. Последний месяц был каким-то кошмаром, но сейчас это уже перешло все границы. Я объявляю войну климату.

Я поднимаюсь наверх и подхожу к своей комнате в тот же момент, когда из нее выходит отец. Меня поражает, как его голова чуть не задевает косяк. Папа высокий и широкоплечий, и я слышала, что хоккейные фанатки пускают на него слюни не меньше, чем на его игроков. Но это же фууу! У меня красивый отец, но я и представить такого не могу.

– Ты в порядке? – бурчит он.

– Да, я в порядке. Просто немного не в духе.

– Ну, это понятно.

– Если честно, эти последние несколько дней были просто каким-то кошмаром! Начиная с собеседования в пятницу и заканчивая сегодняшним потопом.

– А что там со вчерашним собеседованием? Как прошло оно?

Ужасно. По крайней мере до тех пор, пока я не соврала, что Джейк Коннелли мой парень. Но об этом лучше умолчать, и я отвечаю:

– Нормально, но я пока особо не обольщаюсь. Человек, который проводил его, настоящий женоненавистник.

Папа поднимает бровь.

– Да?

– Поверь мне, если меня возьмут, это будет чудо. – Я убираю со лба прядь волос. – Ладно, я вся промокла, и ноги замерзли после всех этих блужданий по подвалу. Не возражаешь, если я приму горячий душ?

– Конечно, иди.

В ванной я выкручиваю душ на полную, снимаю с себя мокрую одежду и захожу в стеклянную кабинку. Вода становится все горячее, и это почти оргазм. Мне уже надоело быть замерзшей и мокрой.

Намыливаясь, я начинаю раздумывать о своем уговоре с Джейком. Может, это была ошибка? Наверняка. Нелегко согласиться на неоплачиваемую стажировку, но если я хочу набраться опыта, работая на ведущем спортивном канале да еще и во время учебного года, у меня есть лишь два варианта: «И-Эс-Пи-Эн» и «ХокиНет». И на первый попасть еще сложнее.

Я засовываю голову под струю и стою так столько, сколько можно. Но стоит мне представить, как отец отчитывает меня из-за счета за горячую воду, я быстро выключаю душ.

Завернувшись в купальный халат, я оборачиваю волосы полотенцем и, выйдя из ванной, направляюсь в свою комнату.

Папа купил этот особняк уже после моего отъезда, так что в этой комнате я никогда не чувствовала себя как дома. Вся мебель довольно простая, никаких тебе украшений. Даже покрывало на кровати без изысков – полностью белое, с такими же белыми подушками и простынями. Как в больнице. Или в психиатрической клинике. В нашем старом доме в Уэстлинне у меня была кровать с балдахином, заправленная цветастым пледом, а над изголовьем красовалась деревянная вывеска, выкрашенная блестками и гласившая: «КУКОЛКА». Папа сам смастерил ее на мой десятый день рождения.

Интересно, что стало с этой вывеской? Во рту появляется привкус горечи. Не помню, когда точно папа перестал называть меня «Куколкой». Наверное, в то время, как я стала встречаться с Эриком. И тогда пострадали не только наши с папой отношения. Восхищение талантливым хоккеистом превратилось в глубокую ненависть, которая не утихла и по сей день. Папа никогда не простит Эрика за то, что произошло, и не чувствует к нему ни грамма сострадания. «Настоящий мужчина всегда признается себе в том, что у него есть проблемы», – говорит отец.

Я расстегиваю молнию на чемодане и вытаскиваю пару теплых носков, трусики, леггинсы и свободный свитер. Папа стучит в дверь как раз в тот момент, когда я заканчиваю одеваться.

– Можно войти?

– Да, заходи.

Он открывает дверь.

– Хочешь чего-нибудь особенного на ужин?

– О, не волнуйся, – удивленно отвечаю я, – тебе не обязательно готовить.

– Даже не думал. Решил, что закажем пиццу.

Я усмехаюсь.

– Значит, ты заставляешь своих парней следовать диетам, а сам собираешься заказывать пиццу?

– Ты дома, – говорит папа, пожав плечами. – Есть что отпраздновать.

Разве? Мы обычно беседуем как два незнакомца. Между нами больше нет былого тепла. Враждебности нет тоже, но отец уже явно не тот человек, который когда-то называл меня Куколкой.

– Круто, пусть будет пицца, – отвечаю я.

Повисает тишина. Папа пристально изучает меня, ищет в моих глазах… что-то.

Почему-то у меня возникает необходимость сказать:

– Я уже совершеннолетняя.

Хотя эта фраза скорее убедит в обратном.

Отец криво усмехается.

– Мне об этом прекрасно известно.

– Я хотела сказать, что если буду жить тут неделю, это не значит, что ты можешь давать мне указы типа: «Ты живешь под моей крышей, значит, должна следовать моим правилам». Я не буду соблюдать твой комендантский час.

– А я не потерплю, чтобы ты заваливалась домой пьяной в четыре утра.

Я закатываю глаза.

– Это не в моих привычках. Но я могу вернуться домой чуть позже полуночи, засидевшись с друзьями. И мне не нужны твои лекции на эту тему.

Папа проводит рукой по короткостриженым волосам. Он носит эту почти военную стрижку столько, сколько я его помню. Ему не нравится тратить время на всякие пустяки. Например, волосы.

– Ты будешь заниматься своими делами, я своими, – заканчиваю я. – Договорились?

– Я не буду вмешиваться в твои «дела» при условии, что они не причинят вреда ни тебе, ни кому-либо еще.

У меня перехватывает горло. Ненавижу, когда он смотрит на меня вот так – он все еще видит во мне ту склонную к саморазрушению девочку, неспособную принимать здравые решения. Но я больше не та девочка. И уже давно.

Папа разворачивается.

– Скажи, когда проголодаешься, и я сделаю заказ.

Он плотно закрывает за собой дверь.

«Добро пожаловать домой», – думаю я.

– Боже мой, Би, ты бы умерла!

Вечер пятницы, и я болтаю по телефону с Саммер, которая в подробностях рассказывает мне о том безумии, которое творилось у них вчера не без участия Рупи Миллер.

– Нет, серьезно? Она правда заявилась к вам и утащила Холлиса на свидание?

А девчонке дерзости не занимать. Мне это нравится.

– Да! На ней было премилое черное платье с белым кружевным воротничком и очень классные туфли на каблуках, а он в одних штанах сидел на диване и играл в видеоигры с Фитцем. Она лишь взглянула на него и как закричит: «Наверх! Живо!» Ты бы видела его лицо!