Человеческая гавань - Йон Айвиде Линдквист

— Ну, — сказала Сесилия, — и почему же ты счастлив?

В ее голосе не было слышно особого энтузиазма. Андерс глубоко вздохнул и сказал:

— Майя связалась со мной.

На другом конце провода повисло молчание. Наконец Сесилия выговорила:

— Что ты несешь?

Андерс рассказал, что случилось. Он промолчал про Элин и выпивку, сказав только, что он заснул, а проснувшись, обнаружил записку и бусины.

Наконец он закончил. Сесилия молчала. Андерс откашлялся и спросил:

— Ну что ты думаешь?

— Андерс. Послушай… У меня есть другой мужчина.

— Да?

— Так что… боюсь, я ничего не могу для тебя больше сделать.

— Но дело не в этом…

— Что тогда? Чего ты от меня хочешь?

— Сесилия, поверь мне. Это все правда.

— Что мне с тобой делать, господи?

Андерсу стало трудно дышать.

— Не знаю. Я… просто хотел тебе это рассказать.

— Андерс. Мы были вместе столько времени… теперь все кончилось. Но послушай: если тебе на самом деле нужна помощь, то я помогу тебе. Но только если тебе правда надо помочь. Не иначе. Ты понимаешь меня?

— Да, я понимаю. Но… но..

Андерс почувствовал, что не может вымолвить ни слова. Да, она сказала все, что хотела сказать, больше она ничего не скажет.

А что мне ей сказать?

Как бы он повел себя в такой ситуации? Поверил бы? Он не знал. Он судорожно закашлялся.

Сесилия подождала, пока он откашляется, затем сказала:

— Спокойной ночи, Андерс.

— Подожди! Скажи мне только, что значит одна фраза!

— Какая? Что именно?

— «Неси меня». Что это значит?

Сесилия громко вздохнула:

— Я не знаю, Андерс. Не знаю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — пробормотал он. Подождав немного, он тихо выговорил: — Прости.

Но связь уже прервалась, и его последнего слова она не расслышала. Андерс аккуратно положил трубку и уперся лбом в стол.

У нее другой.

Только теперь он понял, что где — то в глубине души он еще надеялся на то, что когда — нибудь они снова будут вместе…

Другой. Он был там, он слушал их разговор? Нет. Там никого не было, Сесилия не стала бы разговаривать при постороннем.

Наверное, они пока не живут вместе.

Он тяжело ударился лбом об стол. Боль охватила голову, поднимаясь ото лба к затылку. Андерс встал, оглядел кухню и громко сказал:

— Тут только ты и я.

Он так устал, он не мог больше стоять на ногах.

Чувствуя, как от боли трещит голова, он прошел через гостиную в спальню. Не зажигая огня и не раздеваясь, он скользнул в постель Майи и накрылся ее одеялом.

Ну вот. Так.

В центре комнаты, мягко освещенном лунным светом через окно, стояла двуспальная кровать. Я могу пойти туда, если чего — то испугаюсь. Он закрыл глаза и за несколько секунд провалился в сон.

Находка на пляже

Когда в дверь постучали, Симон проспал едва ли пару часов. Дул сильный ветер, мешавший ему спать, — он непрерывно задувал в окно спальни. Тело было тяжелым и вялым, как будто Симон двигался под водой. Он едва выбрался из кровати, натянул на себя халат и пошлепал к дверям.

За дверью стоял Элоф Лундберг. Он, напротив, выглядел бодрым и свежим. Глаза блестели, кепка была задорно сдвинута на затылок. Элоф Лундберг внимательно оглядел Симона:

— Ты что, спишь?

— Нет, — сказал Симон и покрутил головой, — уже нет.

Он изучающе посмотрел на Элофа. Ему совершенно не хотелось говорить с ним. Тот почувствовал его настроение и поднял брови. Видно, и ему не особо хотелось говорить.

— Я хотел сказать тебе, что твоя лодка уплыла. Если тебе это интересно, конечно.

Симон вздохнул:

— Понятно. Спасибо тебе.

Элоф изумился. Ведь он пришел с лучшими намерениями. Он вполне был готов помочь, но Симон стоял в дверях, ему даже в голову не приходило пригласить Элофа на кофе или хоть что — то сказать ему в ответ. Тот в конце концов обиженно пробормотал:

— Ну что же, хорошо, я пошел.

Симон закрыл за ним дверь и затопил печку на кухне.

У него с Элофом были прекрасные отношения, пока не исчезла Майя. После того как Андерс и Сесилия вернулись в город, Симон пошел к Элофу спросить — что тот имел в виду, когда они тогда стояли на кухне? Почему он велел позвонить Андерсу и просить того вернуться домой?

— Почему ты так сказал? — спросил Симон.

Элоф сделал вил, что очень занят. Наконец молчание затянулось, и он пробормотал:

— Просто так.

— Что ты имел в виду? — повторил Симон настойчивей.

Элоф достал разделочную доску и начал нарезать чищеный картофель. Он избегал смотреть на Симона.

— Да ничего особенного.

Симон сел за кухонный стол и стал смотреть на Элофа в упор. У того кончилась картошка, и ему пришлось встретиться с Симоном глазами.

— Элоф, чего я не знаю?

Элоф встал и повернулся к сковородке с маслом. Он так и не сказал ни слова, и Симон в конце концов встал и ушел, оставив Элофа с его картошкой и беконом. Симон прекрасно понимал, что Элоф что — то знает, и никак не мог смириться с тем, что тот отказался с ним говорить.

Когда он поведал об этой истории Анне — Грете, она не придала этому особого значения.

Огонь в плите никак не хотел разгораться. Симон зевнул и сел на стул. Тут он заметил, что оставил коробок на столе в передней. Открыв его, он увидел, что кожа насекомого уже не серая, а черная. Он не казался умирающим, но и бодрым тоже не выглядел.

Вот уже десять лет, как он владеет Спиритусом. Симон плюнул в коробку, как делал каждое утро. И тут же он сделал то, чего раньше никогда не делал, — он перевернул коробку и взял насекомое себе на ладонь.

За ночь что — то случилось. Все эти годы Симон относился к Спиритусу со смесью уважения и отвращения. Теперь эти чувства изменились. Теперь он чувствовал что — то похожее на сострадание. Или даже не сострадание, а некое понимание их общей судьбы.

Соприкоснувшись с кожей червя, Симон прикусил язык. Насекомое всегда держать неприятно.

Хотя нет, не всегда.

Ничего не случилось, и Симон расслабился. Он сел, держа насекомое на открытой ладони. Оно было теплым. Теплее, чем он сам. Всего на несколько градусов, может быть, но в любом случае тепло ясно чувствовалось на ладони.