Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

Вторая работа — «Орел» — принадлежала кисти константинопольского художника. Он привез ее, как и первую, из Византии, когда Бачеве было два года. Дом художника стоял на берегу моря, усеянном журавлями, слетевшими сюда в поисках корма. Занкан с трудом отыскал дорогу к дому художника. И все это время его сопровождал журавлиный крик и хлопанье крыльев. Когда Занкан спросил у художника, какую из его новых работ стоит перевезти через два моря, художник показал ему орла: эта картина, сказал он, заслуживает того, чтобы ее перевезли не через два, а через пять морей. Сказал это, скривив губы, и вернулся к своей работе. А оценил свою работу так: «За одну серебряную монету в горах Анатолии можно приобрести двух живых орлят, а за моего орла и пятисот монет мало. Живой орел умирает, а мой будет жить вечно».

Занкан какое-то время не отрывал глаз от картины, а потом сказал:

— Я удивляюсь, что ты ее оценил…

Занкан молча прохаживался по коридору, а Эуда мысленно рвался в комнату Бачевы. Перед глазами у него были бедра и обнаженная грудь Бачевы. Сердце истово билось.

— А теперь иди, — наконец сказал Занкан, и Эуда, подхватив картины, поспешил в комнату Бачевы. Бачева лежала в той же позе. Эуда зажмурился. «Разве это дело?! Ее бы оседлать сейчас и шпокать, шпокать безостановочно, иначе в чувство не приведешь!» Он положил картины на пол, подошел к тахте, не сводя глаз с ее розовых ног и рук и, затаив дыхание, осторожно погладил по бедру. Бачева даже не шевельнулась. А Эуду пробрала дрожь, и он медленно еще раз провел рукой по бедру девушки, заглядывая при этом ей в глаза. Но оцепенелый взгляд Бачевы ни о чем не говорил. Эуду бросило в холодный пот, он опустил руку и с сожалением взглянул на девушку. Бачева не осознавала даже его присутствия.

Парень вспомнил тот день, когда он, подхватив Бачеву на руки, мчался с ней к парому — каким горячим, возбуждающим было ее тело, но в тот день он не думал об этом, тогда его волновало совсем другое, поэтому возбуждающее ее тепло только мешало ему.

Эуда вернулся к картинам, приставил к стене и направился к выходу.

Занкан вопросительно взглянул на него. Эуда покачал головой.

— А теперь занеси эти две! — и Занкан указал на работы Опимари. Одна из них была портретом Ушу. Эуда молча взял картины и вошел в комнату Бачевы. Занкан затаил дыхание, превратился в слух. Ждал, что будет, — произойдет ли то, на что он так надеялся: сможет ли изображение Ушу потрясти ее застывшее сознание? Не дыша, он вслушивался в тишину, и казалось ему, она длится вечность. Он было подумал без всякой надежды, что и этот путь ни к чему не ведет, как вдруг раздался отчаянный вопль Бачевы.

Эуда стремглав выскочил из комнаты.

— Я ничего… Я ничего не сделал… Я просто выходил… Что она увидела?.. Ничего плохого я…

А сердце у Занкана полнилось несказанной радостью, он облегченно вздохнул и сказал покрасневшему, вспотевшему Эуде:

— А теперь занеси эти две и понаблюдай за ней.

Эуда отправился выполнять указание хозяина. В коридоре появилась Иохабед.

— Что происходит, батоно, почему кричала Бачева?! — спокойно осведомилась вечно невозмутимая Иохабед.

— Иди в свою комнату, Иохабед, в свое время все узнаешь, — ответил Занкан.

Иохабед покорилась.

— Она плачет, батоно, горько плачет! — сообщил хозяину приятную весть Эуда, появившись в коридоре. Для Занкана плач Бачевы звучал сладостной музыкой, пожалуй, он никогда не испытывал такой радости.

Эуда видел, как менялось выражение лица Занкана — даже взгляд у него зажегся. Он вдруг направился во двор сказать Шело, чтобы пригласили Тинати, — пусть поговорит с Бачевой. Но не успел он сделать и пары шагов, как неожиданно услышал голос Эуды:

— Я обманул тебя в прошлом году!

Занкан резко обернулся, мрачно уставился ему прямо в глаза. Опешивший Эуда потупил голову.

— В прошлом году, когда ты пришел к нам, я сказал, что похитил твою дочь из-за денег, я обманул тебя. — Эуда умолк.

— Слушаю тебя, — коротко и сухо произнес Занкан.

— Она мне нравилась, потому и похитил! — Эуда не узнавал собственного голоса, интонации. Словно говорил не он, а кто-то другой.

«Будь благословенно имя твое Господи! Это еще что?!»

Откровение Эуды Занкан посчитал еще одним знаком существования во времени. Он внимательно взглянул на него и подумал: «Благо, для чего эта ложь понадобилась». И повернувшись, продолжил свой путь.

Бачева никогда не видела портретов.

Отец часто привозил из Константинополя полотна, иные висели у них в Тбилиси, иные в доме на берегу Черной Арагви, но портретов среди них не было. Создание портретов считалось богохульством, ибо изображение лика человеческого означает превращение его в идола, и по этой причине в домах Занкана не было подобных работ.

Она полулежала на тахте без единой мысли в голове, уставясь в потолок, когда Эуда внес в комнату два полотна. Нет, полотен она не видела, глаза ее все еще были вперены в потолок, но всем своим телом она вдруг ощутила, что в комнате происходит что-то необычное. Бачева медленно опустила глаза и наткнулась на лик Ушу. Ужас голодным зубастым волком набросился на нее, и она отчаянно закричала. Застывшие мысли пришли в движение. И как только они пришли в движение, первая ее мысль была: «Все это проделки бесов», — и она повернулась лицом к стене. Но лик Ушу по-прежнему стоял перед глазами. Ушу смотрел на нее укоризненно и что-то выговаривал ей. И она снова повернулась к нему лицом, в изумлении уставилась на портрет и больше уже не отворачивалась: потому что Ушу упрекал ее за то, что она бежит от него. И в тот же миг из ее глаз хлынули слезы.

Сколько времени прошло со смерти Ушу! Сегодня дочь Занкана впервые заплакала по любимому. Доныне ее как бы не было среди живых. Потрясение, которое пережила столица Грузии несколько месяцев назад, только сейчас встряхнуло ее пробудившееся сознание, и тот, в чьих объятиях она представляла себя в своих сладких девичьих грезах, умер для нее в этот миг.

Бачева горько причитала.

Занкану доставлял наслаждение горький плач дочери. Эти минуты, этот день казался ему самым счастливым в его жизни. На глазах выступили слезы счастья — он возблагодарил Господа за то, что тот услышал его мольбы. Занкан спустился во двор и приказал Шело немедленно послать кого-нибудь к Тинати и передать ей, что Занкан просит ее приехать. Он не вернулся в дом и ждал Тинати во дворе, хотя шел мелкий дождь, и мокрые фазаны — украшение двора — выглядели жалким образом. Тинати не заставила себя долго ждать — она примчалась на своем коне и взволнованно крикнула поспешившему ей навстречу Занкану:

— Что случилось?

Занкан спокойно отвечал:

— Бачева плачет, ей станет легче, если ты побудешь с ней. — Он проводил Тинати до дверей комнаты дочери, а сам, в какой-то мере умиротворенный, отправился к себе.