Завещание бессмертного - Евгений Санин

Проснувшись на следующее утро, Эвбулид со вздохом оглядел знакомые стены эргастула и, увидев пьющего из кувшина Лада, тоном бывалого человека предупредил:

— Пей понемногу и только когда уже совсем невмочь.

Сколот удивленно взглянул на грека. Тот объяснил, кивнув на дверь эргастула:

— Неизвестно, когда нам принесут новую, да и принесут ли вообще…

Повинуясь, Лад неохотно поставил кувшин на пол. Эвбулид, чувствуя себя хозяином в этом полутемном, тесном помещении, принялся поучать его:

— Больше лежи, чтобы сохранить силы, и старайся думать о чем угодно, только не о еде.

Сколот удивленно взглянул на друга. Не возражая, лег к стене и закрыл глаза.

Воодушевленный Эвбулид тем временем продолжал, припоминав слова покойного Сарда:

—А если Филагр прикажет нас бить, то кричи громче — с криком вся боль выходит.

—Да ну? — деланно усмехнулся сколот.

— Точно, — подтвердил Эвбулид. — А главное, не сжимайся. Когда напрягаешься — кожа может лопнуть.

— Ну?

— Вот тебе и ну! Привыкай — это целая наука… Сначала тебе будут мерещиться всякие вкусные запахи, а потом ничего, привыкнешь!

— Не привыкну! — неожиданно вскочил Лад и шумно вздохнул: — Как только глаза закрою, вижу хлеб, вино, мясо, которое поджаривают на костре…

— Думай о побеге! — посоветовал Эвбулид, глотая слюну.

— Вот я и думаю, — охотно ответил сколот. — Филагра мы все равно с тобой перехитрим, не сейчас, так когда он совсем отупеет от вина. Разобьем эти проклятые пято, убежим подальше от имения, уведем в горы из какого–нибудь стада овцу или быка…

— Зачем?

— Как зачем? Завалим его, разведем костер и начнем поджаривать на огне самые вкусные и жирные куски. Сало будет капать с них в костер и шкворчать, как стаи воробьев по весне, а мясо наливаться цветом, с которым ничто не может сравниться в природе: более румяным, нежным, как вспаханная земля, вкусным, как…

— Лад! — не в силах больше терпеть таких слов, вскричал Эвбулид. — Прекрати, говори о чем угодно, только не о еде, да еще так красочно… Я никогда не видел тебя таким красноречивым, разве что только в разговоре с Домицией…

— Я всегда красноречив, когда голоден, — проворчал, не принимая иронии друга, сколот.

— Тогда, если бы ты родился в Элладе и голодал хотя бы через день, наверняка мир бы узнал еще одного знаменитого поэта! — усмехнулся Эвбулид.

— Кого? — не понял его Лад.

— Ну, человека, который сочиняет аэды, энкомии, дифирамбы, одним словом — стихи! — пояснил грек.

—А что это такое — сти–хи?

—Как бы тебе объяснить… — задумался Эвбулид и, не найдя подходящих слов, предложил: — Лучше, послушай:

Сладкое яблоко ярко алеет на ветке высокой,

Очень высоко на ветке, забыли сорвать его люди,

Нет, не забыли сорвать, а достать не сумели…

—Вот чудаки! Взяли бы камень, да сбили! — возмутился Лад. — А то, вишь — достать не сумели… Знать, в эргастуле не сидели ни разу!

—Это же стихи, Лад! — упрекнул грек. — Сама Сапфо!

—Ну и что? Вот если бы она принесла нам это сладкое яблоко, то я бы похвалил ее за такие сти–хи!

—Да… — покачал головой Эвбулид. — До лирики ты явно еще не дорос. Слушай тогда из комедии Аристофана, это попроще:

Кутить не хорошо: как лишнего хлебнешь,

В чужую лезешь дверь, кого–нибудь прибьешь,

Потом платись за все с похмелья кошельком.

Лад длинно зевнул:

— Твои стихи говорят о том, что и так мне известно. Что я — сам в чужую дверь после доброго вина не лез или не прибивал кого–нибудь после пира? Нет, мне больше нравится слушать о ваших богах. Только о тех, которых у нас нет!

Эвбулид обрадовался.

—О чем бы мне тебе рассказать? О Зевсе, который метает молнии? Это самый главный бог на Олимпе!

—У нас есть такой бог — Перун! — возразил Лад.

—Тогда, может, о боге веселия Дионисе?

—И такой бог у нас есть, мы зовем его Ладо, он еще правит любовью и согласием.

—О Деметре я тебе уже рассказывал. А о Гелиосе?

—А это кто? — живо заинтересовался Лад.

—Бог солнца!

— И этого мы чтим, это — Даждьбог…

— Да у нас действительно одинаковые боги! Только зовем мы их по–разному, — озадачился Эвбулид и вдруг воскликнул: — Погоди! А сын у вашего Даждьбога есть?

— Нет…

— Тогда слушай! Был у солнца Гелиоса сын. Звали его Фаэтон. Надсмеялся однажды над ним один из его друзей. «Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он. — Ты— сын простого смертного!»

Эвбулид рассказывал притихшему Ладу о том, как огорченный Фаэтон отправился во дворец к своему отцу, а сам вспоминал тот последний вечер, когда, как заученный урок, рассказывал им с Квинтом эту историю его сын Диокл.

Что–то мешало Эвбулиду в горле. Диокл не уходил из глаз. Но когда он дошел до того места, где Фаэтон сел в колесницу Гелиоса и Гелиос, натерев ему лицо священной мазью, чтобы не опалило его пламя солнечных лучей, возложил на голову сына сверкающий венец, то сам увлекся своим рассказом.

— Сын мой! — повысил он голос. — Помни мои последние наставления, исполни их, если сможешь. Держи как можно крепче вожжи. Не подымайся слишком высоко, чтобы не сжечь небо, но и не опускайся низко, не то спалишь всю землю. Все остальное я поручаю судьбе, на нее одну и надеюсь. Бери крепче вожжи, пора, ночь уже покинула небо. О, дай мне самому светить земле! Не губи себя!

— Ну! Ну! — заторопил сколот переводящего дух Эвбулида.

— Но Фаэтон, — выдержав горестную паузу, продолжил грек, — быстро вскочил в колесницу и схватил вожжи. Помчались кони на небо с непривычно легкой для себя колесницей. Вот они оставляют обычный путь Гелиоса и несутся без дороги. А Фаэтон не знает, где же она, не в силах править конями. Взглянул он с высоты вниз и побледнел от страха, так далеко уже под ним была земля. Он уже стал жалеть, что упросил отца дать ему править его колесницей.

Эвбулид посмотрел на подавшегося к нему Лада и объяснил:

— Уже много проехал Фаэтон, но впереди еще более длинный путь. Не может он справиться с конями, не знает их имен, а сдерживать их вожжами, нет у него сил. Кругом себя видит он страшных зверей и пугается еще больше. Вот раскинулся впереди чудовищный, грозный скорпион, — показывая, широко развел руки Эвбулид, — прямо на него несут Фаэтона кони… Увидел несчастный юноша покрытого темным ядом скорпиона, грозящего ему смертельным жалом, и, обезумев от страха, выпустил из рук вожжи…