Музейный артефакт - Данил Корецкий

– Неправда!

– Посмотри – я глубокий старик, а ведь я младше тебя! Как это вышло?

– У каждого своя судьба…

– Верно. Поэтому ты снова стал рабом, а я получил свободу! Смотри, вот вольная!

Лисимах издали показал Кфиру лист папируса.

– Все справедливо. Разве нет?!

Кфир убито молчал. Он очень плохо чувствовал себя физически и был раздавлен морально. Лисимах повернулся и ушел. Раб с завистью смотрел вслед свободному человеку. В голове помутилось, и он то ли заснул, то ли впал в оцепенение.

– Ну, как тебе нравится взгляд на предательство с другой стороны? – грубый нечеловеческий голос вернул его к действительности.

На площадке перед клеткой стояла огромная фигура в черном плаще с накинутым капюшоном. Хотя сзади светило солнце, она не отбрасывала тени.

– Наконец-то! – простонал Кфир. К нему вернулась надежда.

– Освободи моих детей!

– Когда предаешь ты, это совсем не то, что когда предают тебя, не так ли?

Незнакомые рабы, оживленно разговаривая, прошли сквозь черную фигуру, как будто не видели ее. Точнее, как будто ее вообще не было. Они смотрели на Кфира, показывали на него пальцами и чему-то смеялись.

– Твоя жена, Эсфирь, отказалась от мужа-раба, но зато сохранила свободу. А Порций пытался занять твой дом. Но благодарный Клодий помешал ему и выкинул прочь. Потому что он сам решил там поселиться!

– Освободи моих детей…

– Ты еще не запутался в этом клубке предательств? В результате тебя предали все. Все до одного! Ты заметил, как точно сбылись мои пророчества?

– Освободи моих детей!

– Осталось еще одно предсказание Мар-Самуила, но оно тоже скоро исполнится… И тогда у нас будет много времени, чтобы обсуждать все тонкости предательства. А пока я ухожу – тебе надо спешить!

Черная фигура исчезла.

– Освободи моих детей!!

– Зачем зря кричать, лекарь? Дать рабу вольную может только его хозяин!

Рядом с клеткой вырос начальник тайной стражи Клодий. В стороне стояли несколько легионеров.

– Впрочем, легат Марк остался доволен твоей дочерью. Возможно, она и получит свободу через несколько лет. Когда надоест ему…

Кфир заскрипел зубами.

– Убей меня, Клодий! Или дай мне меч!

Тот покачал головой.

– Я не могу нарушать процедуру, установленную прокуратором. Ты должен меня понять.

– Я не понимаю. Ни тебя, ни всех остальных…

Кфир заплакал. Не от физической боли – от того, что творилось в душе.

– Потому что ты теперь думаешь, как раб! И не просто раб, а убийца своих хозяев! – начальник тайной стражи снял замок и вынул один брус. – Выходи!

Кфир не мог идти. Легионеры взвалили его на предусмотрительно принесенные носилки и понесли из мира рабов в мир римских владык, где по ровным дорожкам из красного песка гуляли пышные павлины, а потом дальше – в мир плебса: на площадь перед дворцом, где нетерпеливо гудела толпа рабов и иудейской черни. Для «чистой публики» у дворцовой ограды были возведены трибуны, они тоже заполнены, но Кфир не разглядел, кто там находится.

Его положили на горячую пыльную землю. Толпа ликовала и что-то выкрикивала.

«За что? – недоумевал Кфир. – Что плохого я им сделал?»

Его руки и ноги привязали к седлам четырех крупных и сильных коней. Потом в наступившей тишине глашатай зачитал короткий приговор. Приподнявшись на локте, Кфир единственным зрячим глазом осмотрел трибуны. И с удивительной зоркостью рассмотрел застывшее в ненависти лицо Публия Крадока, подбрасывающего на ладони перстень с черным камнем, хищную волчью улыбку Марка, змеиный взгляд Варении… И вдруг совершенно неожиданно увидел… Эсфирь, оживленно болтающую с Цецилией! Что она делает среди почетных гостей сегодняшней казни?!

Силы оставили его, и он опять откинулся на спину. Клодий поднял свою странную руку с мечом и резко рубанул воздух.

– Авс!

Четыре коня рванулись в четыре стороны, хрустнули суставы, в небо взлетел истошный крик. Кфиру показалось, что это голос Шимончика. Но на самом деле кричал он сам… Предсказание старого чернокнижника Мар-Самуила сбылось: Кфира разорвали кони!

Над площадью стоял рев, ор, визгливые крики и истерический смех: опьяненная кровавым зрелищем чернь бесновалась в своей бессмысленной жестокой радости. Но когда прокуратор встал и поднял руку, шум мгновенно стих.

– Правосудие свершилось! – разнесся по округе громкий голос, привыкший отдавать команды на поле брани. – Однако римская власть не только карает преступников, но и вознаграждает своих смиренных и добросовестных слуг! Держите, кто поймает – получит свободу и сто динариев!

Размахнувшись, он швырнул перстень, который, сверкая на солнце, описал крутую дугу и упал в самую гущу толпы, навстречу десяткам жадных глаз и хищных напряженных рук. Вокруг тут же закружился водоворот немытых потных тел, которые отталкивали, били, царапали и кусали друг друга…

– Проклятый перстень, порождение дьявола! – тихо сказал стоящий на трибуне Публий Крадок, рассматривая вспыхнувшую внизу драку.

Уже через несколько минут водоворот разгладился, и все успокоилось: люди недоуменно смотрели под ноги, но ничего не находили. Потому что раб Модус поймал дар прокуратора прямо в воздухе и сейчас, зажав вожделенный перстень в потной ладони, протискивался сквозь толпу, спеша к хозяину, чтобы получить вольную. Сердце колотилось, как пойманная птица, он никак не мог поверить своему счастью. И вряд ли он согласился бы со словами прокуратора.

Станица Нижне-Гниловская,

август 1961 г.

– Настасья! Гомонова-а-а!.. – Дорохова оперлась о штакетник, но во двор заходить не решалась: вислоухий кобель Черт заходился лаем, того и гляди с цепи сорвется. От его ярости заводились другие псы, и лай стоял по всей узкой, кривоватой, круто спускающейся к реке улице. На зеркальной водной глади, несмотря на выходной, тут и там чернели рыбацкие лодки. Было жарко, но свежий ветерок с Дона разгонял полуденный зной.

– Нюська, слыш, что ль?! Ты там живая?!

Наконец, дверь отворилась и в проеме показалась грудастая женщина в платке, сбившемся на самый затылок:

– Чо орешь-то?

– Пошли в клуб.

– А чо я там не видала? – недовольно протянула Анастасия.

– Агитбригада приехала из Ростова. Концерт будет, лекция. Слепцовы уже пошли. Клавка расфуфырилась вся… Воскресенье как-никак!

Гомонова пренебрежительно махнула рукой.