Владычица Рима - Тамара Мизина

– Письмо, к сожалению, порвано и помято, но, не вскрыв письма, нельзя узнать его содержания. Что же касается гонца, то он твой. Госпожа возвращает его тебе, – и, так как никто из римлян не поспешил взять возвращаемый свиток, Овазий с полнейшим безразличием уронил его на ковер, почти себе под ноги.

Новость остудила гнев Октавиана.

Варвары не на словах, а на деле перерезали нить, связующую его с Римом, и полководец ощутил холодок растерянности.

– Скажи, Овазий, сын Деифоба, – обратился он к послу, – более Совет ничего не велел мне передать?

– Нет.

– А на каких условиях ваш Совет предлагает нам начать переговоры о мире?

– Совет не обсуждал никаких условий мирных переговоров. Скорее всего потому, что римляне забыли попросить о них. Или не сочли нужным вежливо попросить.

Полководец вскочил:

– Варвар забыл, где он находится?!

– Помню. И потому ни разу не назвал тебя «римлянином», Гай Лициний Октавиан. Ты же, зная мое имя, только раз упомянул его, хотя, как ты мог убедиться, читая письмо, перед тобой муж, обличенный доверием, более того – участник Совета. Что же касается твоей угрозы, Гай Лициний Октавиан, то мы – воины, привыкшие смотреть в лицо смерти. Мы знали, куда едем и чем рискуем. Знай и ты, что наша гибель будет скоро отомщена. В нашем лагере римская голова – дешевый товар. Да и тебе с твоим единственным легионом вряд ли понравится жевать ремни в осажденном городе без малейшей надежды на помощь и спасение. Я сказал все!

Овазий хотел повернуться, но Октавиан поспешно остановил его, заговорив:

– Погоди, смелый воин, я ни словом не обмолвился ни о твоей смерти, ни о смерти воинов, сопровождающих тебя. Ты – посол и находишься под защитой законов Великого Рима. Если же я, по незнанию, нарушил ваши обычаи, слишком редко упоминая твое достойное имя, прошу простить меня…

– Если благородный Гай Лициний Октавиан заговорил об обычаях, – вступил в разговор Лигиец, – то он должен помнить, что во всем мире существует обычай возвращать беглых рабов их хозяевам. Разве вы не соблюдаете нормальных для цивилизованных людей обычаев? Разве вы совершенные дикари? И свет Великого Рима не озаряет вас?..

– Совет требует выдачи кого-то? – спокойно перебил Лигийца Октавиан.

– Нет, благородный Гай Лициний Октавиан. Чтобы Совет потребовал этого, надо сперва поставить вопрос на обсуждение Совета, а юная Лиина слишком молода для этого. Даже присутствовать на Совете она не может. Старшая же госпожа никогда не станет отнимать у Совета драгоценное время ради решения столь ничтожного вопроса. Но есть обычай, общий для всех земель и народов, и я прошу благородного Гая Лициния Октавиана понять меня правильно, ибо мне, бывшему рабу, на своей шкуре пришлось испытать непреложность этого обычая.

Лигиец говорил достаточно почтительно. Латынь его, звучавшая гораздо лучше, нежели латынь Овазия, придавала речи посланца оттенок подобострастия, мало вяжущегося с сутью слов. Овазий слушал речь своего спутника не без удивления. Он помнил, как отпустила госпожа его воинов, когда они повинились ей в том, что не смогли отыскать беглеца.

Старшая Лиина говорила тогда, что побег среди бела дня оскорбляет в первую очередь их самих, так как теперь все будут говорить, что они никуда не годные сторожа. Но ни она, ни ее дочь ни словом, ни жестом не дали понять, будто считают потерю пленника событием, заслуживающим даже самого ничтожного внимания. Поэтому, дождавшись, когда Лигиец прервет свою речь, он обратился к Октавиану:

– Доблестный и благородный Гай Лициний Октавиан, мы сказали все и потому просим позволения покинуть этот зал, этот дворец и этот город. Совет желает знать, как мы выполнили его поручение, и потому ни я, ни мои товарищи не смеем более задерживаться здесь.

Октавиан, обрадованный, что решение неприятного вопроса откладывается и ему не придется раздражать варваров решительным отказом, милостиво согласился:

– Ты, как я вижу, добрый воин, Овазий, сын Деифоба, раз так спешишь выполнить волю пославших тебя. Да будет так. Возвращайся в свой лагерь и передай Совету, что мы внимательно выслушали тебя и оценили слова и дары так, как они того стоили.

Глядя в спины уходившим варварам, он сделал шаг в сторону и чуть не упал: из-под ног его скалилось обескровленное лицо римского воина.

Октавиан с трудом удержался от того, чтобы не ударить по нему ногой.

Гонец по-прежнему стоял на коленях, ожидая решения своей участи. Октавиан спросил у него:

– Где они вас захватили?

– У первой же рощи. Охрану перебили стрелами из засады.

– Вижу. Ступай, – и, подозвав телохранителя, приказал: – Гальбу ко мне.

Все молчали, потом кто-то пробормотал: «Набили воинами зал, будто не два десятка варваров приехали, а по крайней мере двадцать тысяч».

Октавиан обвел взглядом всех бывших в зале, отыскивая того, кто посмел высказаться, но лица римлян были бесстрастны, как у часовых на посту, только Гальба в дверях что-то пытался втолковать телохранителю.

– Гальба, подойди! – позвал его Октавиан, а когда юноша подошел, спросил: – Ты узнал кого-нибудь из варваров?

– Да, узнал. Лигийца – помощника Зефара, того самого, чьи воины закрыли ущелье, после того как легионеры вошли в него. Овазия я не знаю, ни разу не видел его. Еще я узнал Остия – это один из простых воинов Авеса.

– Овазий может быть членом Совета.

– Может.

– А Зефар? Он в Совете?

– Если так написано в послании, то да.

– А этих, – Октавиан указал на две первые головы, – знаешь?

Валерий носком сапога повернул одну из голов. Посмотрел. Подумал…

– По-моему, это Стафанион. Второго не знаю. Зефар говорил о каком-то. Смелости, говорил, отчаянной, но и подлец отчаянный. Наверное, он.

– Зефар говорил с тобой?

– Ничего не значившая болтовня.

Положив руку на плечо юноше, Октавиан повел его из зала. Стали расходиться и остальные.

– Ну, а о старшей госпоже что ты можешь сказать? – спросил полководец Гальбу, когда они остались одни.

– Ничего, кроме того, что болтали воины у костра. Я только раз и видел ее вблизи.

– А что болтали у костра?

– О том, как она подняла восстание, назвав себя сестрой Богов и вызвав гром с дождем; о том, как она сожгла Кривого Ксифия за то, что он напал на их лагерь; про надпись на свитке, в которой говорится, что она была женой царя и великой царицей; о том, что лучшей гадалки нет во всем мире и… Боги, о чем только не болтают у костра!

– Немного нам известно о ней, если помнить, что все это просто разговоры. Впрочем, свиток! Он еще существует?

– Да, но я его не видел.

– Значит, и это может быть болтовней. Ну а про ее дочь? Что ты можешь сказать про свою бывшую хозяйку?