Утоли моя печали - Борис Васильев

– Нет, Варенька. Извини, но я никуда не пойду.

– Роман, может, ты на нее воздействуешь? Это же так важно прежде всего для нее самой.

– Стоит ли, Варенька, воздействовать? Суета, мундиры, глупейшие светские условности. Пусть решает сама.

– Но она хотела идти с нами! Это же просто очередной каприз, как ты не можешь понять.

– Ветер в голове переменился. С девицами это случается, сама знаешь.

Наденька и вправду очень хотела идти в театр, но утром вдруг вспомнила шутливую эскападу Василия Ивановича и – взъерошилась. Понимая, что маститый журналист во многом прав, она тем не менее запоздало начала с ним спорить, хотя и спора-то никакого тогда не было, равно как и самого Василия Ивановича в данный момент. Это был как бы спор за захлопнувшейся дверью, он происходил только в ее воображении, но столь живо, столь реально, что Надя очень сердилась, стучала по курсистской привычке правым кулачком в левую ладонь, чтобы заново собраться с мыслями и начать спор по-иному, с новыми и – конечно же! – неотразимыми аргументами. Растратив попусту день, не сумела ровно ничего добиться, расстроилась, уморила себя, отказалась от театра, а когда все уехали, вдруг поняла, что спорить вообще бессмысленно. Что на любой ее довод поднаторевший в спорах Василий Иванович тут же найдет очередной убийственный контраргумент, да еще непременно и позлит ее при этом. «Я лучше уж напишу, – сердито решила она. – Я такой соберу материал, выведу таких оригинальных типов, подслушаю такие разговоры, что вы… Вы покраснеете с досады…» И тут же вспомнила о завтрашнем народном празднике на Ходынском поле, где будет множество простых москвичей, чьим мнением о коронации государя единодушно пренебрегла вся московская пресса. «Ах, вы расспрашивали представителей народа? – с долей злорадства подумалось ей. – Ну а я сам народ спрошу».

– Не скажут они вам ничего, барышня, – возразила Феничка, когда Надя с торжеством изложила ей свою идею. – Не приучены мы с господами разговаривать.

– Даже просто? По-людски?

– Да какое же просто между нами быть может? Вы – люди благородные, сразу видно. И по-людски не получится. Мужики молчать будут да ухмыляться, девки – хихикать, а бабы – на житье жаловаться. Негодная ваша мысль, уж поверьте.

– А как же я на маскараде первый приз получила? С твоей, Феничка, между прочим, помощью, ты из меня тогда горничную сделала.

Феничка весело рассмеялась:

– Так тогда ж вы для господ горничную изображали, они и поверили! А попади на ваш маскарад кто-либо из прислуги, вас бы тут же и опростоволосили. Простой народ, он своих чует.

– Значит, не поверят? – упавшим голосом спросила Наденька.

– Да ни в жисть! – убежденно сказала Феничка. – Только зря время потратите да ноги убьете.

– А мне так хотелось великому корреспонденту нос утереть…

– Никак такое не получится, барышня. Это господ обмануть легко, а нашу сестру…

Феничка неожиданно замолчала. Осторожно повернула свою барышню вправо-влево, задумалась.

– Что это ты меня вертишь?

– Нет, горничной никак невозможно. А вот ежели гувернанткой… Они ведь тоже люди подневольные.

– Господи, ну давай гувернанткой, – сказала Надя, по-олексински больше почему-то сердясь на себя самою за собственную бестолковость. – Юбка да блузка.

– Попроще, барышня. И кофтенку попроще. Ночи-то и по сю пору холодные стоят.

– Кофточку – так кофточку.

– Я подберу вам.

– Я сама! Сама, жди здесь.

– Ох, напрасно все это, барышня, – вздохнула Феничка. – Напрасно выдумываете, мы без маскарадов живем.

Неодобрительное то ли согласие, то ли несогласие горничной еще больше раззадорило Наденьку. Поспешно пройдя в свою гардеробную, она дважды переворошила собственные туалеты, но все же разыскала нечто и скромненькое, и как бы уж не слишком, подумав, что возвращаться придется при свете дня и при народе на улицах. Так, серединка на половинку, чтобы не выглядеть уж совсем скучно. Торопливо переоделась, вылетела в будуар, повертелась перед Феничкой.

– Ну, как?

– Сойдет, – решила Феничка. – Юбка на резинке? Тогда повыше подобрать надо, как у меня.

Тут только Надя обратила внимание, что ее горничная тоже готова к походу. И даже повязала платочек.

– Куда собралась?

– Одну не отпущу, – строго сказала Феничка. – Ночь на дворе, а в Москву шушеры охочей слетелось, что воронья. Нет, нет, и не спорьте. Я за вас в ответе, стало быть, и дело решено.

Такому обороту Наденька очень обрадовалась. Она побаивалась и ночного путешествия по гулким от пустоты городским улицам, и предстоящих разговоров «по душам» с незнакомыми, совершенно чуждыми ей людьми, ради чего, собственно, все и затевалось. И это было главным, потому что внутренне она все время ощущала робость «первого слова», поскольку не могла представить, как оно должно прозвучать. Ну в самом деле, как? «Здравствуйте, как поживаете?» Или, может быть: «Откуда сами-то? Не из Смоленска?» Кроме Смоленска, Москвы да Петербурга, Наденька не знала ни одного русского города, разговоров с незнакомыми людьми не своего круга ей вести не доводилось, да и в своем, привычном кругу ей, по молодости, начинать беседы тоже не приходилось, и это пугало больше ночного похода. Поэтому она с огромным облегчением расцеловала Феничку и тут же привычно перешла к распоряжениям.

– Выходим сейчас же. Подарки раздавать начнут в десять утра, а мы до этого наговоримся и уйдем, пока толкотня не начнется. Возьмем лихача…

– Ну уж нет, – решительно заявила Феничка. – Гувернантка с горничной – да на лихаче? Да как же такое может быть, когда они, живодеры, знаете, как цены вздули?

– Вот. – Наденька вынула из кармана юбки с десяток червонцев и с торжеством потрясла ими. – Мне Варя дала на всякую мелочь для удовольствия, а лихач ночью и есть удовольствие.

– Дайте-ка сюда. – Феничка отобрала деньги, сказала с укоризной: – Ишь, какая транжирка нашлась. С ними торговаться надо, а торговаться вы не умеете, и потому платить буду я.

2

Было около одиннадцати, когда они незаметно выскользнули из вызывающе вычурного особняка Хомякова. Через заднюю калитку для прислуги вышли за кованую ограду и дворами пробрались на Никитский бульвар. Быстро темнело, небо не подсвечивало, потому что было новолуние, а расставленные на тротуарных тумбах по распоряжению начальства стеариновые плошки освещали только самих себя.

– Ветерок, – сказала Наденька, поеживаясь.

– Какая же я беспамятная! – Феничка всплеснула руками. – Хотела же теплый платок захватить. Может, сбегать за ним?

– А если Мустафа увидит?

– Увидит, – со вздохом согласилась Феничка. Возвращаться ей не хотелось точно так же, как Наде не хотелось оставаться одной. Шумели темные деревья бульвара, пляшущие под легким ветерком желтые язычки плошек отбрасывали пугающие тени, людей нигде не было видно, и девушки разговаривали приглушенными воровскими голосами. Весь их кураж остался в теплом, уютном, залитом электрическим светом доме.