"Як"-истребитель. Чужая судьба - Роман Юров

Поэтому и в полку настроение было похоронное: приняв двойную порцию водки, народ в столовой за малым «Черного ворона» не пел. Таких потерь не было еще ни разу. Теперь Виктору стала понятна причина столь странного внимания Дорохова к своей персоне. Видимо, пытался командир, как мог и умел, укрепить боевой дух оставшихся пилотов. Отсюда и двойная норма водки, и разговоры – как оказалось, комполка лично разговаривал со всеми летчиками.

Этим вечером Саблин напился. Двойной наркомовской нормы оказалось слишком мало, чтобы заглушить тоску и заснуть, да и спать в душной палатке ему не хотелось. Он лег на улице, на небольшом стожке сена. Но и здесь сон все равно не шел, зато захотелось выпить, и он выпил всю свою заначку из трофейной фляги. Сам, ни с кем не делясь, запивая теплую водку теплой же водой. Напившись, он плакал, жалея себя и Игоря, жалуясь ночному небу на свою несчастную судьбу…

Утром у Виктора сильно болела голова, а вид был словно у не очень свежего утопленника. Дорохов это заметил и после похорон жестко вздрючил и придумал поистине садистское наказание. Лукьянов с Кузнецовым улетели на задание, Турчинский и Дегтярев ждали у самолетов, а только он, Виктор, маялся несусветной дурью. Под глухие команды заместителя начальника штаба он занимался строевой подготовкой. Приходилось маршировать, тянуть носок, под жгучим солнцепеком, с дикой головной болью и сушняком. Но куда хуже головной боли воспринимались насмешливые взгляды техников и механиков, которые Виктор ощущал буквально кожей. Саблин был в бешенстве и одновременно сгорал от стыда. Он, самый результативный летчик полка, вынужден маршировать, словно зеленый сопляк при прохождении курса молодого бойца. Дорохов был вправе его наказать. Он понял бы, посади командир его под арест, но эта шагистика была унизительной.

Лишь после обеда комполка сжалился, и Саблина отпустили. Как ни странно, физические упражнения пошли на пользу, после того как он напился и поел, то почувствовал себя уже нормально, словно и не было жестокого похмелья. Правда, Виктор моментально стал объектом довольно злобных шуточек летной братии, но как раз в это время на аэродром притащили сбитый Лукьяновым «Мессершмитт», и всем стало не до Виктора.

«Мессер» был практически цел. Его пилота поймали еще вчера и куда-то увезли, а вот до истребителя руки дошли только сегодня. Снаряд с лукьяновской пушки отбил ему половину лопасти винта, и вражеский летчик посадил машину в степи. Причем то ли от большого ума, то ли наоборот, он не стал сажать свою машину на живот, а посадил нормально, на шасси. В таком виде его и привезли на аэродром. Трофейный «Мессершмитт» был красив, но красота его отличалась от привычной красоты «Яков». Она была чужая. Сразу бросались в глаза и иные, «не наши», формы, и вид камуфляжа. Летчики по очереди сидели в кабине, осматривались, выискивая слепые зоны, щупали приборы. Виктору она показалась узковатой, но по сравнению с «Яком» немецкая кабина поражала богатством приборов и удобством. Особенно понравилась ему ручка управления, позволяющая стрелять одной рукой.

Лукьянов с помощью техников раскапотировал вражеский самолет и с победным видом отодрал от него заводскую шильду. Как он сказал, «на память». Маленький кусочек металла тут же пошел по рукам, Виктор тоже глянул. Шильда была новенькая, блестящая и выгодно отличалась от той, что он нашел в лесу, на охоте. Он вгляделся в чужие буквы. Большая часть написанного была непонятна, но наименование самолета он разобрал легко: «Bf 109 G2».

– А что, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – разве у немцев не на «Ф» «мессера» были?

– Какой еще ЭФ? – недобро спросил Дорохов. После утреннего разноса он старался Виктора не замечать.

– Ну «ЭФ», – быстро заговорил Виктор, поняв, что нашел что-то важное, вроде «Фридрих». – Раньше у них были «мессера» модификации «Е», ну те, у которых квадратные законцовки крыльев. Потом «эфки» появились, я один такой сбил зимой. У него на такой же жестянке было написано «Bf 109 F2». А этот уже «G» – новая буква, а значит, новая модификация.

– Дай сюда. – Дорохов буквально выдернул шильду из рук и всмотрелся. – Действительно новый, – сказал он с довольной улыбкой. – И целый почти, – глаза у командира заблестели. – Сергей Яковлевич, – позвал он инженера полка, – давай-ка сюда своих орлов. Пусть обратно прикрутят все, что с «мессера» уже отвинтили. Эх, жалко летчика вчера сдали, надо было его вместе с самолетом отправлять. Ладно, чего уж, пойдем бумаги писать, думаю, с этим «мессером» изведем их изрядно.

– А ты, Саблин, смотри мне! – сказал он Виктору. – Еще раз такое повторится, то ты наркомовские сто грамм только во сне увидишь. Будешь у меня аэродром подметать голыми руками…

* * *

…Солнце уже взошло, но на земле все еще царили сумерки. Небо с ночи закрылось тяжелыми тучами, было очень сыро и противно. Ливень прошел около полуночи, но и сейчас эти тучи периодически разрожались холодной влагой, заставляя застывших людей морщиться. Полк, выстроенный поэскадрильно, застыл в строю, представляя собой отличную мишень для мелкого моросящего дождя. В первом ряду стояли малочисленные летчики, за ними разливалось гораздо более обширное море техников в промасленных комбинезонах, и замыкали строй младшие авиаспециалисты: прибористы, оружейники, мотористы. С утра пораньше, ни свет ни заря прибыл комиссар дивизии, и теперь приходилось торчать на построении. Виктор, как и все, стоял в строю эскадрильи, топча мокрый желтый бурьян и ежась от каждой упавшей на голую шею капли воды. Стояли уже долго, минут десять, и он успел не раз пожалеть об оставленном в палатке реглане. Наконец раздался хриплый от натуги голос начальника штаба:

– К выносу знамени!

По строю прошла волна шепотков и переглядов. Обычно для чтения приказов и различных служебных бумажек такая торжественность не требовалась, и значит, комиссар прибыл неспроста, а с наградами. Раньше ордена и медали вручал комдив, но мало ли, комиссар – это тоже неплохо. Вот только то и дело срывающийся дождь немного портил настроение. Если дождь не прекратится, то не будет и полетов, а не будет полетов, то и наркомовские сто грамм не положены. Шепот в строю усилился, и начштаба пришлось прикрикнуть, утихомиривая страсти.

Показался комиссар в сопровождении Дорохова. Прибывший гость был невысок, лысоват, но выглядел орлом, сияя новеньким регланом и скрипя ремнями портупеи. С него можно было лепить скульптуру летчика, несмотря на то что на самолетах он летал только в качестве пассажира. Комполка в своем уже потертом реглане смотрелся несколько менее представительно. Вот только обязательного к награждению, покрытого красным сукном и заставленного грамотами и коробочками с наградами стола никто не принес, и строй разочарованно выдохнул. Награждение отменялось.

– Товарищи, – голос у комиссара оказался низкий и глухой, плохо подходящий к его невысокому росту, – вы все знаете, что положение сейчас тяжелое. – Он достал бумажку и дальнозорко щурясь, принялся читать ее с вытянутой руки:

– Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами…