Рабыня порока - Валериан Светлов

Было уже достаточно поздно, и хотя она знала, что Меншиков очень близкое к государю лицо, как и Зотов, с которым царь почти не расставался, и что, следовательно, высшие придворные дела всегда могли задержать светлейшего, тем не менее она была очень встревожена и даже внутренне упрекала себя за слишком смелое, резкое, порой дерзкое и неподатливое обращение со знаменитым сановником.

В разговорах с Меншиковым она пропускала мимо ушей все его восторги по отношению к себе и все его уверения в пламенной любви и интересовалась больше всего царем, о котором иногда целыми часами расспрашивала его.

Она узнала интересовавшие ее подробности о царе: Петр давно, еще в Москве, повадился в Немецкую слободу, где очаровался дочерью виноторговца Анной Монс, привыкшей к мужскому обществу.

Слушала она и рассказы о том, какого нрава был царь.

Меншиков рассказывал, что он часто раздражался, и припоминал случай, когда царь на пиру у Лефорта начал браниться с Шеиным и выбежал вон, чтобы справиться, сколько человек Шеин за деньги произвел в офицерские чины. Вернулся царь в страшной ярости, выхватил шпагу, ударил ею по столу и сказал Шеину: «Вот точно так я разобью и твой полк!» Но тогда молодой еще фаворит Александр Данилович Меншиков, которого царь называл «Алексашкой», сумел успокоить царя.

Все это с жгучим любопытством выслушивала Марья Даниловна и точными, верными красками рисовала себе портрет царя. В особенности ее интересовала давняя уже история с Анной Монс, и многое говорило ее воображению. Она сама, судя по рассказам, не только ведь не хуже Монс, но много лучше ее. И она, как Монс, умеет обращаться с мужчинами. Марья Даниловна смеялась, и в уме ее гнездились странные мысли.

Она уже отчаялась в прибытии Меншикова и ходила мрачнее тучи, когда вдруг все гости взволновались: приехал светлейший.

Но время уже было позднее, и многие гости стали уже расходиться.

Мало‑помалу, видя, что Марья Даниловна не удерживает их и хочет остаться вдвоем с князем, последние гости ушли.

Меншиков обладал замечательной наружностью.

Он быль высокого роста, хорошо сложен, несколько худощав, обладал недурными чертами лица и живыми глазами.

Одевался он великолепно и очень опрятно, что весьма поражало иностранцев, потому что это было редкостью среди русских того времени.

Он был очень ловким и сильным человеком, умевшим тонко обделывать свои дела и делишки; искусно выбирал людей, мыслил ясно, говорил дельно и отчетливо.

Но, несмотря на все эти внутренние и внешние качества, единственно чего он не мог — это пленить Марьи Даниловны.

Она его встретила со сдвинутыми бровями, почти сурово.

— Что больно замешкался, князь? — спросила она его.

— Вышел такой случай, — ответил Меншиков, — не гневись и не кори меня. Я, Марья Даниловна, слуга своему царю и не всегда волен поступать по‑своему. Намеднись царь зело опалился на меня и закричал гласом велиим: «Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был? Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по улицам и кричи: “пироги подовые!”, как делал прежде. Вон!» — и вытолкал меня из покоя.

— Ну, и что же ты сделал?

— Я обратился к императрице, — ответил Меншиков, — она одна в состоянии в такие минуты развеселить царя. А сам я добыл кузов с пирогами и явился с ним нынче к Петру.

Марья Даниловна рассмеялась.

— Вот, вот, — продолжал Меншиков, — засмеялся и царь, когда увидал меня и сказал: “Слушай, Александр, перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника”. Гнев его прошел совершенно, но я пошел за императрицей и кричал: «Пироги подовые!» — А царь вслед мне смеялся и говорил: «Помни, Александр!» — Помню, ваше величество, и не забуду. Пироги подовые, пироги подовые!..

— Нужно хорошо знать царя, чтобы ведать, какое обращение вести с ним… — задумчиво проговорила Марья Даниловна.

— Так вот, красавица моя, и не мог я прибыть к тебе в нужное время, доколе не освободился от своего кузова. Ну, а ты, скажешь ли ты что‑нибудь доброе? Когда же решишь меня, красавица? Будешь ты любить меня? Позволишь ли любить себя?

— Нет, князь… — твердо проговорила она.

Меншиков удивился.

— Отчего? — спросил он.

— Ты мне не нравишься, — просто ответила Марья Даниловна.

— Чем же?

— Глаза твои не такие, как мне нужно, и нос не такой, и кошель у тебя туго завязан.

— Я развяжу его для тебя, — ответил Меншиков, отличавшийся скупостью.

Марья Даниловна недоверчиво улыбнулась и возразила:

— Но глаза‑то ты не переменишь! Другого носа себе не приставишь? Нет, нет… Я не люблю тебя. Да и что ты сделал такого, чтобы я могла полюбить тебя? Сколько времени прошу ко двору меня представить, а ты что? вряд ли и думаешь об этом!

— Надобно ждать случая. Дело нелегкое, и так оно просто не делается, — ответил Меншиков, насупившись и злобно блеснув на нее глазами, так как его всегда очень обижали эти разговоры Марьи Даниловны о его наружности.

Он помолчал немного, и потом, как бы нехотя, заговорил:

— Я несколько раз пытался. Но тщетно. Царица уклоняется.

— Царица! — вскрикнула Марья Даниловна. — Много слышала я о царице, но толку добиться не могла. Расскажи, князь, правду — кто она, как попала к тебе, как сделалась царицей?

— Изволь. Это очень просто случилось. Видишь ли, фельдмаршал привез ее из Мариенбурга, где взял ее в плен. Увидал ее у меня царь, и зело понравилась она ему миловидной наружностью и веселым нравом.

Во время этого рассказа Марья Даниловна то бледнела, то краснела и выражала очевидное волнение.

— Что с тобой? — с удивлением глядя на Гамильтон, спросил Меншиков.

— Ничего, ничего, — торопливо ответила она, — так ты сказываешь, что ее привезли из Мариенбурга?..

— Так.

— А как же ее имя‑то настоящее было?

— Марта.

Марья Даниловна чуть не вскрикнула и прислонилась головой о высокую спинку кресла.

— Марта, — чуть слышно прошептала она, — так это — Марта!..

И вдруг, неожиданно переменив тон и придя в себя, она спросила князя:

— А скажи мне, можно ли где‑нибудь видеть императрицу?

— Она гуляет часто в парке, по утрам. Итак, Марья Даниловна, это твое последнее слово? — спросил Меншиков, собираясь уходить.

— Какое мое слово? — машинально, как бы не понимая вопроса, проговорила она.

Но он строго сказал:

— Смотри, Марья Даниловна, я человек сильный и ссориться со мной негоже…

— Не сердись же, князь, и ты на меня. Я сегодня не в себе. Поговорим как‑нибудь ужо…