Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова - Николай Хохлов

Я смотрю на часы. В ту же минуту Коваленко появляется из-за угла. Мы на ходу здороваемся и поворачиваем на улицу Горького.

Знакомые места. Переулок, проходящий высокой аркой сквозь дом. Выщербленный асфальт внутреннего двора. В угловом подъезде старушка, пригревшаяся на табуретке около батареи, подозрительно косится поверх очков на приветственный жест Коваленко. Нам на третий этаж, в левую дверь. На пороге незнакомая женщина в переднике и накрахмаленной наколке. Я кладу свою шляпу на столик и вижу в зеркале, что Коваленко вновь берется за ручку двери.

– Посидите в кабинете, Николай, я сейчас вернусь.

В угловой комнате на резном письменном столе все так же одиноко стоит плоский, пожелтевший будильник с пустыми окошками календаря в подставке. Рядом, на тумбочке, испорченный радиоприемник неизвестной марки. Так и простоял он, наверное, непочиненным все восемь лет, как неизбежный придаток казенной квартиры. Ибо «сто сорок первая» – казенная, конспиративная квартира для встречи офицеров судоплатовской службы со своими агентами.

Звонок, торопливые шаги женщины по коридору и голоса в передней. Первым входит Судоплатов. Я не видел его четыре с лишним года, а он почти не изменился. Может быть, только волосы еще больше затянуло сединой. Он подходит ко мне мягкими, уверенными шагами и широким жестом, почти наотмашь, подает руку. Взлет мохнатых бровей подчеркивает дружелюбную улыбку, и, как обычно, чуть растягивая ударные гласные, он как бы любуется звуком своего голоса:

– Здравствуйте, здравствуйте. Как долетели?

Я не успеваю ответить. Эйтингон, полный, тяжеловесный, с усталым, обрюзгшим лицом бросает мне свою длинную руку, буркает «с приездом» и садится в свое любимое кресло, рядом с радиоприемником. Вот они все расселись – мое начальство. Ступеньки, идущие от власти ко мне.

Начальник «Бюро номер один», генерал Судоплатов. Он откинулся назад в кресле, сбросив левую руку свободным жестом вниз, а правую поставив на ручку кресла, чтобы плавными движениями кисти подчеркивать свою речь. Пока же ее пальцы задумчиво прижаты к углу лба.

Его заместитель, генерал Эйтингон, грузно заполнил кресло своим большим телом, обтянутым зеленым «партийным» кителем, и, привалившись плечом к краю письменного стола, скрестил на животе волосатые, большие руки.

Начальник одного из отделений, подполковник Коваленко, вцепился руками в край дивана в неудобной, напряженной позе человека, который не имеет права в присутствии начальства почувствовать себя свободно.

– Садитесь, – бросает Судоплатов кисть в сторону дивана. – Как дома? Все в порядке? Мама здорова? Сестренку, наверное, не узнали?

Он спрашивает бегло, равнодушно, не останавливаясь для ответа. Мы все знаем – это его обычное вступление к серьезному разговору.

Мой ответ законно короток: «Спасибо, все хорошо». Судоплатов продолжает свое «вступление».

– Как нашли Москву? Большие перемены, правда? Сколько вы отсутствовали? Ну да, ведь уже четыре с лишним года… Как время-то летит, а?

Он скользит взглядом по своим подчиненным, как бы ища у них сочувствия, и, опустив на секунду глаза, говорит более медленно:

– Да-а… Пора, пора вам уже было и побывать дома. Отдохнуть, набраться сил перед новым этапом…

Все ясно. Он хочет «не заметить» мой рапорт и свести весь инцидент к «короткому отдыху перед новым этапом».

Я стараюсь, чтобы в моем голосе не было слышно никакого волнения:

– Да. Я чудесно чувствую себя дома, Павел Анатольевич, и не ощущаю никакой потребности снова покидать Москву…

Получилось что-то слишком явно, потому что углы рта Судоплатова опускаются, а Коваленко вскакивает с дивана.

– Может быть, пройдем в столовую, – вмешивается он. – Там уже стол накрыли.

Длинный стол уставлен тарелками с закусками, неизменной московской водкой, узкими бутылками крымского вина.

Эйтингон разливает водку: «Начнем с чистой, так здоровее…» Он поднимает рюмку и щурит на меня левый глаз:

– Ну, Николай, за ваше будущее…

Судоплатов, пригубив рюмку и стряхнув каплю, упавшую на рукав его темно-синего костюма, вступает в разговор:

– Я понимаю ваше настроение. Конечно, однообразное пребывание в чужой стране может надоесть любому живому и энергичному человеку. Но теперь обстановка изменилась. Нам предстоят дела, реальные и большие дела. Мне уже докладывали, что план вашего выезда в Австрию полностью разработан. А заехать по дороге в Москву вам, конечно, полезно. Что же касается Австрии, то это страна больших возможностей для нашей работы. Дело в том, что в Вене сегодня царит особая обстановка. Там, как в мутной воде…

Я решаюсь прервать своего начальника:

– Павел Анатольевич, простите, мне кажется, происходит какое-то недоразумение. Когда я просил, чтобы меня вернули в Москву, я не имел в виду отдых. И тем более выезд снова за границу. Именно в ответ на план моей переброски в Австрию я написал вам рапорт. Я приехал домой для того, чтобы остаться здесь.

Эйтингон не выдерживает:

– А что вы будете делать дома, на нашей территории? Вы же теперь профессиональный закордонный работник. Самое ценное, что вы приобрели за эти годы, – конечно, европейская шлифовка. Язык можно выучить и в институте. Молодых языковедов у нас много. А попробуйте послать их за границу. За полверсты будет видно, что русский. Вот, помню, ехал я раз в международном вагоне поперек одной европейской страны. Стою ночью в коридоре у окна, и вдруг вылезает из купе этакая заспанная фигура в кальсонах, с полотенцем. Ну, думаю, наш брат, если в кальсонах. И действительно – служащий торгпредства.

– Но ведь есть же и товарищи в легальных резидентурах, посольствах там, миссиях, – вмешивается Коваленко. – Они и одеться, и пройтись как следует умеют.

В коротком взгляде Эйтингона в сторону Коваленко мелькает презрение:

– Легальные товарищи? Вы что, смеетесь? Выйдет такой «легальный товарищ» в своем синем бостоновом костюме с горизонтальными плечами, сшитыми специально для него каким-нибудь русским портным из Латинского квартала, пройдется по Елисейским полям на радость французской контрразведке и уже воображает себя вторым Лоуренсом. Впрочем, вы как разведчик меня понимаете…

Последние слова почему-то обращены ко мне. Эйтингон берет длинную бутылку с коричневой горной цепью на этикетке, медленно читает «Розовый мускат» и, наливая мне рюмку, спрашивает:

– Вы «ерша» не боитесь? Ну, тогда выпьем за разведчиков, а не аппаратчиков.

Судоплатов смеется. Наболевшая тема, зазвучавшая в словах Эйтингона, видимо, ему не нова. Он смотрит на меня полудобродушно, полуукоряюще:

– Перестаньте говорить несерьезные вещи, Николай. Ваша четырехлетняя школа слишком ценна для нас, чтобы зачеркивать ее.

– Я хотел бы закончить какую-нибудь настоящую высшую школу. Мне двадцать семь лет, а профессии, в сущности, никакой нет.