Час Предназначения - Джеймс Алан Гарднер

Одиноко висят облака,

Но теперь в них появился просвет…

Я мог представить себе, как Зефрам слушает ту же мелодию в тишине дома, каждую ноту, извлекаемую из струн столь тихо, что звук ее едва преодолевает небольшое расстояние между ним и Стек.

Весь мир сузился до двоих, мужчины и женщины, соприкасавшихся коленями в свете очага.

Дальнейшее продолжение истории можно было не слушать – я мог догадаться, как разворачивались события. В ту ночь ничего не случилось, так как Стек была беременна, а Зефрам – слишком обременен воспоминаниями об Анне. Через два месяца родился ребенок Стек. Через те же два месяца рана на сердце Зефрама зажила в достаточной степени, чтобы оно снова могло забиться сильнее. Они стали любовниками еще до прихода весны – и оставались вместе до летнего солнцеворота.

Когда Стек выбрала себе Предназначение нейт.

Когда ее изгнали из поселка.

Когда у Зефрама не оставалось иного выбора, кроме как усыновить новорожденного ребенка Стек.

– Этим ребенком был я. Ребенком Стек, верно? И именно поэтому ты мне все это рассказываешь?

– Конечно, – ответил Зефрам. – Конечно.

– Моя мать – нейт? – с трудом выдавил я.

– Твоя мать была женщиной, – ответил Зефрам. – Заботливой женщиной с любящим сердцем. Никто не догадывался, насколько она уязвима, кроме меня и Литы. Стек была слишком независимой для Тобер-Коува, чтобы найти понимание у других. Именно поэтому она жила одна в бревенчатой хижине – из тех, что обычно предназначаются для пар. Я надеялся, что на Юге ей будет легче.

Я вспомнил полные горечи слова Стек, сказанные ею возле костра Литы: «Нас гонят в глубь полуострова, в непонятные нам города, где нас презирают и считают уродами. Нас избегают друзья, нас разлучают с нашими любимыми и детьми…» Нет, нейт вовсе не было легче, тем более столь «независимой», – никаких шансов на проявление гостеприимства со стороны чужих.

– А когда Стек ушла, – спросил я, – она не взяла меня с собой?

– Она пыталась, – ответил Зефрам, – но за ней по пятам гналась толпа. Они вырвали тебя из ее рук, а потом… Гильдия воинов преследовала ее по лесу, а затем на его границе поставили стражу, чтобы не дать ей вернуться. Однажды она попыталась – и получила копьем в живот; воины не говорили, убили ее или нет, и это означало, что ей удалось уйти. Если бы ее и в самом деле убили, то голову торжественно пронесли бы через весь поселок. Но с тех пор Стек больше никто не видел.

– И ты никогда не пытался ее найти?

Зефрам покачал головой.

– Мне нужно было заботиться о тебе. Так решил Хакур – да, мне позволят остаться и усыновить тебя, но только если я поклянусь никогда не забирать тебя из поселка. Ты тобер, Фуллин, дитя Господина Ворона; Хакур не пожелал, чтобы ты когда-либо познал «материалистическую заразу» Юга. Старый ублюдок заставил меня выбирать между тобой и Стек, и я знал, чего хотела бы она. Ее собственных родителей не было в живых. Если бы я не забрал тебя, ты бы попал прямо в руки тех, кто ее изгнал.

– И никто никогда не сказал мне правду!

– Люди считали, что так будет лучше для тебя. Они старались быть добры к тебе, после того как вся эта истерия сошла на нет. После того как изгнали «злобную нейт», все задумались о том, каким же они на самом деле были дерьмом. Перед тобой готовы были чуть ли не на коленях ползать, так что в конце концов я сказал им, что то, что они сделали, было на самом деле не так уж и плохо. – Зефрам вздохнул. – Я не из тех, кто может долго держать в своем сердце ненависть, Фуллин. Да, я пытался, ради Стек, но я не мог постоянно злиться на них, по крайней мере, так долго, как следовало бы. Так что я позволил себе согласиться с ложью.

Он крепко зажмурился, словно пытаясь подавить в себе какое-то чувство. Вины? Злобы? Мгновение спустя он быстро заговорил:

– Итак, Стек не стало, и весь поселок решил сказать тебе, что твоя мать была образцом добродетели – она просто случайно утонула, и ничего больше.

«Знает ли об этом Каппи?» Почему меня вообще интересует то, что она может подумать, но тем не менее я озвучил свой вопрос.

– Вряд ли, – ответил Зефрам. – Насколько мне известно, всем детям рассказывали одну и ту же историю – иначе они могли бы тебе проговориться. Возможно, родители ей и рассказали, когда она стала достаточно взрослой, чтобы уметь хранить тайну, – но зачем? В поселке всем хотелось поскорее забыть эту историю.

Он отодвинул стул от стола, хотя за все время едва дотронулся до завтрака.

– Полагаю, – сказал он, не глядя на меня, – Лита решила сказать тебе о Стек, потому что сегодня День Предназначения. Она всегда жалела о том, что не смогла защитить свою ученицу. Лита упомянула имя Стек, но не сказала тебе правду?

– Нет.

– Видимо, не хватило смелости – она хотела рассказать тебе обо всем до твоего Предназначения, а потом не смогла. Это ей свойственно – Лита считает, будто Смеющаяся жрица должна быть воплощением отваги, но ей ее просто не хватает.

Я чувствовал, что Зефрам хочет сейчас быть воплощением праведного гнева, но у него это не получалось.

– Возможно, после того, как ты выберешь свое Предназначение, – продолжал он, – мы вместе отправимся на Юг и попробуем ее найти. Стек была хорошей женщиной, Фуллин, действительно хорошей. Все в поселке ее боялись – даже еще до того, как она выбрала Предназначение, – но Стек была доброй и нежной женщиной.

Добрая нежная женщина, которая пыталась убить Каппи и меня. Конечно, прежде чем напасть, она спросила, не зовут ли кого-то из нас Фуллин… И что случилось бы, если бы я ответил правду? Бросилась бы ко мне на шею, осыпая слюнявыми поцелуями? «О дитя мое, я вернулась, чтобы увидеть твое Предназначение!»

Это вполне могло быть причиной ее появления в поселке в канун Предназначения. Она наверняка считала годы и знала, что пришло мое время. Я мог представить, как она строила планы возвращения именно в этот день. А чтобы обрести защиту, Стек связалась с Лучезарным, убедила его прийти в поселок, чтобы наблюдать за церемонией Предназначения. Знал ли вообще Рашид, почему бозель притащила его сюда? Или она манипулировала им до такой степени, что Лучезарный считал, будто это его собственная идея?

Внезапно у меня возникло непреодолимое желание взять на руки Ваггерта. Мой сын! Он инстинктивно прижался к моей груди, не потому, что во мне нуждался – просто ощущал родное тепло и уют. Еще несколько минут назад я решил не предаваться особым нежностям, но не мог ничего с собой поделать. Мне хотелось защитить его. От Стек, вернувшейся в поселок словно призрак жертвы убийства, ищущий мести… или от того, что случилось двадцать лет назад, когда ребенок был вырван из рук матери и оба потеряли друг друга.

Стараясь не слишком крепко обнимать малыша, я ткнулся носом в его сладко пахнущие волосы. Сын не обращал на меня никакого внимания, словно считая, будто в его жизни всегда будет столько поцелуев, что нет никакой необходимости реагировать на каждый из них.