Знак ворона - Дмитрий Вересов

Имеет ли такая литература право быть?

Вопрос столь же забавный, как и претензия уже помянутого мною возбудителя срамной болезни быть представленным в благородном зверинце наряду с жирафой и слоном на том лишь основании, что спирохета — тоже представитель живой материи.

Должна ли литература быть нравственной?

Обсуждать этот вопрос с дамами, желающими переехать в Питер ради того, что там на улице можно курить, а на заседание кафедры ходить в штанах, полагаю лишенным смысла…

Правда, зависть провинциальных барышень к столичным штучкам очень быстро перерастает в зависть к отъехавшим на ПМЖ. В этом — вершина НОВОЙ ЖЕНСКОЙ СТОЛИЧНОЙ МОРАЛИ. Советую всем мадамам и мамзелям, грешащим пером и клавиатурой, — почитать пьесу «Собака» — там мораль новой героини нашего времени так и определена: самозабвенно выполнять оральный секс за парижскую прописку…”

Покончив с неведомой Ивану Стяжкиной, рецензент в той же непринужденной венерологической манере прошелся по творчеству Укусицкой, Дрынцовой и полковника Алексеевой, а на прощание отмел от себя возможные обвинения в сексизме, пообещав в следующем своем литературном обозрении (“оборзении” — поправил про себя Иван) разобраться с мужской частью списка лидеров отечественной словесности. В список входили звезда мейнстрима Георгий Сенсеев с историческим детективом “Асфодель”, авангардный кумир Петр Левин с романом “Котовский и Вакуум”, молодежно-альтернативный Федя Фак-off с текстом “Гаспачо не херачит” и злободневно-оппозиционный Александр Невжилов с документальным боевиком “Вынос Меченого, или Беловежские Трупоеды”. Себя Иван в этом списке не нашел — и вздохнул с облегчением.

А вот подпись под статьей заставила Ивана вздрогнуть.

— Ни фига себе! Хотя… Он и тогда не упускал свой шанс опустить ближнего…

— Ты о ком? — поинтересовалась Алиска.

— Об авторе этого опуса. Алиска аж подскочила.

— Так ты знаком с Модестом Ломовым? Что ж ты молчал?! Надо немедленно организовать встречу!

Как Иван ни отнекивался, но пришлось уступить любимой даме…

Модеста Карловича Ломова он узнал сразу, хотя со времен буйной Ванькиной студенческой молодости боготворимый многими загадочный и скандальный препод сильно изменился. Погрузнел, обрюзг. Но никуда не делись ни малый, почти детский росточек, ни сутулость, переходящая в горбатость, ни знаменитая всклокоченная борода.

Ивану сразу вспомнилась душная аудитория, до отказа забитая публикой, в значительной своей части пришлой, внешним видом своим вызывающей ассоциации скорее с “Сайгоном”, нежели с родным филфаком. В спертом воздухе витал дух портвейна и нонконформизма, да и название факультативного спецкурса, заявленного молодым доцентом Ломовым, заключало в себе некий завлекательно-диссидентский намек. Непонятно, зато как смело! Оппозитивная семасиология…

Лектор тогда позволил себе опоздать минут на десять, но народ терпеливо ждал — и встретил припозднившегося кумира громом аплодисментов. На бегу выпрастываясь из длинного, не по размеру, пальто, светило просеменил к кафедре и вместо того, чтобы чинно встать за нее, уселся прямо на стол и, болтая коротенькими кривыми ножками в четырехрублевых кедах, простужено выкрикнул:

— Здрасьте, здрасьте!.. Ну что, дебилы, попробуем вас вылечить. Правило первое: забыть все, что понапихали в ваши тупые бошки всякие академические козлы. Правило второе: лекции для неспособных понять с первого раза и вообще тупых читают в других аудиториях, я же не имею привычки повторять…

“А теперь, видно, приобрел такую привычку…” — подумал Иван, издалека, от самого входа в ресторанный зал, заметив красный, цветущий нос Модеста Карловича.

Тот тоже заметил приближающуюся к нему пару, но подняться не соизволил, а только, щелкнув пальцами, бросил официантке:

— Еще два прибора… Ну, с чем пожаловали? Или для начала по соточке?

— Мы за рулем, — быстро сказала Алиса, а Иван многозначительно кивнул.

— Оба? — с сомнением проговорил Ломов. — Что ж, хозяин — барин… А я, с вашего позволения… Голубушка, еще графинчик!

— Нам свежевыжатый сок. Две “Лангустики”, два шашлыка, — деловито распорядилась Алиса.

Себе Модест Карлович велел подать черной икры, стерлядь и двести французского коньяку поверх водки. По выражению лица великого критика Иван понял, что тот даже не допускает мысли о “голландском расчете” — за все должна уплатить приглашающая сторона… Кстати, тогда, в далеком семьдесят четвертом, после столь своеобычного вступительного слова молодой Ломов понес такую премудрую околесицу, что Ивану сделалось будто с лютого похмелья, и больше он на оппозитивную семасиологию не ходил. Да и сам ломовский спецкурс вскоре прикрыли — после того, как “академические козлы” во главе с академиками Левачевым и Стукалиным опубликовали в “Литературке” открытое письмо в ЦК с требованием оградить советскую лингвистику от происков вандалов. Говорят, опальный Ломов нашел приют в университете города Тарту, откуда его вместе с другими “оккупантами” уволили в девяносто первом. Тогда Модест Карлович нашел себя в литературной критике…

— Вы чьи вообще? — допытывался между тем Ломов у Алиски — Издательские? Если от Хромченко, я с ним не работаю… Или журнальские?

— Литературный интернет-сайт писателя Ивана Ларина, — с важным видом напомнила Алиска.

— Иван Ларин — это я, — тихо уточнил Иван.

— Даже так? — Ломов лихо опорожнил стопку, не спеша закусил икрой. — И это замечательно…

— Правда? — обрадовался Иван. — Вам нравятся мои книги?

— Замечательно, молодой человек, то, что коньячок здесь не паленый и икра не лежалая. А нравятся мне чьи-то книги или нет — это, знаете ли, не вопрос… — Критик усмехнулся, показав желтые кривые зубы, и сделался совсем похож на пушкинского “злобного карлу”. — Хотите панегирик — сляпаем панегирик, желаете разнос — разнесем по косточкам. Главное, чтобы спрос был… платежеспособен.

— Хотим разнос! — тут же заявила Алиска.

— Современный подход! — похвалил Модест Карлович. — Нынешняя публика похвалам все равно не верит, считает проплаченной рекламой. А разгром, скандал — это гарантия всеобщего внимания. Да мне и самому, честно говоря, приятней… Про бандитов, значит, пишете? Впрочем, нынче все… про бандитов… Название этакое какое-нибудь… “Апофеоз жлоба”… — Ломов поднял рюмку, задумчиво посмотрел на свет. — “Час быка”… Нет, это уже у кого-то было… Значит, определяем семь критериев низкопробности и выводим уникальность ваших сочинений из того факта, что они удовлетворяют всем семи…

— Не напрягайте напрасно извилины, — с неожиданной резкостью оборвала Алиска. — Вы не про Ларина писать будете?

— А про кого? Про конкурентов? Черный пиар, так сказать?..

— Про самых знаменитых. Вроде того, что вы в “Эго” пишете. Только похлеще, позабористей. Сможете?

— А то! — Ломов самодовольно погладил бороду. — Случалось, и до драк доходило!.. Не сомневайтесь, скандал я вам гарантирую, не было случая, чтобы мое участие не нагнало популярности новому изданию… Теперь, может быть, обсудим гонорарчик…