Эволюция и подсознание. Как наше прошлое определяет будущее. Человек – дитя вселенной - Грегг Брейден

Проявлять симпатию – значит отождествлять себя с другими, когда им больно или они страдают. Когда мы симпатизируем, мы сочувствуем трудному положению или беде другого человека. Например, когда друзья или родственники переживают смерть любимого человека, мы шлем им открытки с выражением соболезнования. Мы осознаем их потерю как свою и понимаем, как много она для них значит.

Когда мы испытываем симпатию к другим существам, нам хочется быть с ними рядом и оказывать им поддержку. Мы абсолютно точно говорим, что можем «только вообразить», какова для них эта потеря. Это не наше горе, поэтому для выражения сочувствия нужно отождествить себя с болью наших близких и приблизиться к их переживаниям. Симпатия – первый шаг к эмпатии.

Когда мы испытываем эмпатию, мы выходим за границы сочувствия. Мы заполняем пробел между признанием чужих страданий на расстоянии и непосредственным их ощущением. Мы помещаем себя осознанно и эмоционально в их ситуацию, чтобы испытать те же самые чувства. Мы еще сильнее, еще глубже отождествляем себя со страданиями других.

Симпатия и эмпатия предшествуют состраданию. Сначала мы должны испытать эмпатию к страданиям другого человека, а уже потом мы станем сострадательными в том смысле, как будем на них реагировать. Внесем ясность: проявление эмпатии в какой-то ситуации вовсе не означает, что мы станем сострадательными. Можно проявлять эмпатию к переживаниям другого человека, но это еще не приведет к состраданию.

Человек становится сострадательным по своему выбору. Совершив его, наши переживания выводят нас на более глубокий их уровень.

В сострадании мы становимся вовлеченными. Мы действительно делаем что-то в попытке облегчить страдания одного человека или других людей. Мы надеемся, что это поможет, но цель сострадания не сам результат, а наше собственное изменение после этого выбора. Теперь наша жизнь стала соответствовать избранному состраданию, и оно станет проявляться во всех наших поступках.

На протяжении веков великие духовные учителя напоминали, что сострадательный ответ миру начинается с нас самих. Поэтому можно сказать, что сострадание – мощная внутренняя техника, продвинутая форма интуиции, дающая силы принимать жизнеспособные решения на очень личном уровне.

Поначалу я питал сомнения относительно силы сострадания, но они полностью рассеялись, когда я оказался в Тибете, где человека еще в раннем возрасте посвящают в традиции сострадания.

В одно промозглое утро весной 1998 г. высоко в горах я начал жить реальностью, о которой мечтал всю свою сознательную жизнь. Я возглавлял паломничество в одно из самых великолепных, нетронутых, отдаленных и прекрасных мест на земле – на скалистое Тибетское плато, где более 1500 лет буддийские монастыри выдерживали суровый натиск времени.

На шестнадцатый день путешествия я вместе с несколькими членами группы оказался в тесной келье крошечной часовни, спрятанной глубоко за массивными стенами древнего монастыря. В полутьме и в окружении буддийских алтарей и выцветших танок (замысловатых парчовых гобеленов с изображением великих учений прошлого) мы сидели лицом к лицу с первосвященником монастыря, его старшим настоятелем. Переводчик устроил нам личную аудиенцию у этого давнего учителя медитации и состраданию.

На этой встрече, которая заняла около часа, мне удалось спросить его про тибетские традиции, верования и глубочайшие тайны жизни. Я задавал вопросы прямо и по существу, а настоятель явно был рад разнообразить свою повседневную рутину нашей беседой. Он был настолько ею доволен, что даже отказался от другой назначенной встречи.

Я пересказываю эти события, потому что доверие и дружба, возникшие во время этого первого общения, стали основой для второго – в другой часовне того же монастыря семь лет спустя.

В 2005 г. мне представилась возможность вновь посетить монастыри Тибетского плато. На этот раз я был с другой группой исследователей и паломников, а вся наша поездка заняла в общей сложности 18 дней. Мы снова оказались в том монастыре и узнали, что уже нет в живых старшего настоятеля, который так щедро уделил нам свое время в 1998 г. Мы так и не выяснили, когда и как он ушел, но нас убедили, что в этом мире его больше нет. Однако зародившаяся тогда между нами дружба оставила свой след и у других монахов этого монастыря. Наша доброжелательность и прочные связи сослужили нам хорошую службу – когда новый настоятель узнал о приезде группы, он тепло нас поприветствовал, и мы продолжили беседу, начатую семь лет назад.

В другое морозное тибетское утро, на этот раз в другой часовне того же монастыря, мы уселись рядом с новым настоятелем. Всего несколько минут назад нас провели по извилистому коридору, из которого мы попали в крошечную холодную и тускло освещенную комнату. Пока мы ждали настоятеля, я думал про себя, что мы не можем даже вообразить себе темы обсуждения, процессы обучения и инициации, которые здесь происходили. Я услышал, как кожаные сандалии шаркают по холодному каменному полу. Это настоятель шел на встречу с нами. Звуки раздавались все сильнее, я чувствовал растущее ожидание и понимал, что наша встреча состоится, пусть и с небольшим опозданием.

Настоятель сдвинул тяжелый гобелен, висевший в дверном проеме. Широко улыбаясь, он дотронулся до своего сердца большим пальцем правой руки. Другие пальцы были собраны вместе и указывали на небо в безмолвной мудре (символический жест). Другой рукой он придерживал свои одеяния, скользя по комнате. После выполнения формальностей представления и традиционного благословения хадаками – церемониальными белыми платками – настоятель согласился ответить на вопросы. Именно здесь, в намоленной тишине древнего монастыря, я задал вопрос в духе своей книги «Божественная матрица».

«Согласно вашей традиции, – начал я, – какая сила связывает нас с другими людьми, нашим миром и всем остальным? Что переносит наши молитвы за пределы наших тел и удерживает Вселенную вместе?»

С улыбкой, которая никогда не покидала его лица, настоятель установил со мной зрительный контакт, пока переводчик повторил мой вопрос на тибетском языке. А дальше произошло нечто совсем неожиданное.

Настоятель и переводчик сразу же стали громко и живо обмениваться репликами, подкрепляя их выразительными жестами, – все это напоминало перепалку на тибетском! Сам я очень плохо знаю этот язык и не мог разобрать ни единого слова, однако тема была понятна. Они спорили насчет смысла моего вопроса и обсуждали, как на него ответить в соответствии с учением настоятеля. Он привык говорить с учениками, уже подготовленными в этих стенах за годы обучения. Но меня настоятель не знал. Он не имел ни малейшего представления о моем происхождении, о моих традициях и духовном опыте – он просто не знал, с чего и как начать.

Он был монахом, всю жизнь провел в монастыре, и мог показаться похожим на отца, рассказывающего малому ребенку, еще ничего не знающему об интимных отношениях, откуда берутся дети. Для ребенка его слова не имели бы никакого смысла. Настоятель мог легко ответить на мой вопрос о силе, объединяющей все вещи. Вот только вряд ли я его пойму.