Ржавчина. Пыль дорог - Екатерина Кузьменко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня нет цветов, тем более – из Иного мира, и мне остается только положить на одеяло ярко-алый осенний лист, подобранный во дворе.
Дэй
Жизнь возвращалась вместе с болью. Боль стала ориентиром, маячком в зыбком мире беспамятства. Ее волна и вынесла меня на поверхность.
Белый потолок. Смутные пятна лиц. Обрывки слов.
– Жить будет.
– Организм молодой, здоровый. Выкарабкается…
–…а жаль парня, – судя по голосу, женщина. – Красивый.
– А некрасивых, по-вашему, не жалко?!
А потом волны вновь сомкнулись надо мной.
Второй раз я «всплыл» уже в палате. Тесная комнатка, на одного – неужели все настолько плохо, что мной не хотят пугать других пациентов? Бледно-зеленые стены. Ну и цвет, повеситься от него хочется.
Боль никуда не ушла, чутко отозвалась на первое же движение. Я замер, боясь вновь ее растревожить. Болело все. Говорят, никогда не узнаешь, сколько у тебя костей, пока от души не приложишься всем телом. Правда. И что точное расположение собственных внутренних органов не запомнишь, пока не попадешь на стол к хирургу, – тоже правда. Сознание пронзила ледяная игра страха. Вдруг я теперь калека? Все, ходить по стеночке от комнаты до туалета, и хорошо, если ходить, горстями есть таблетки, чтобы задобрить разваливающийся организм, превратить Рин в сиделку при живом трупе?
Жутко осознавать, что еще совсем недавно для тебя был плевым делом любой марш-бросок, ничего не стоило разгрузить машину вместе с другими парнями, даже спарринги в спортзале воспринимались как неотъемлемая часть жизни, а теперь ты рискуешь оказаться запертым в изломанном теле навсегда.
Неизвестно, сколько я бы паниковал, если бы не появление врача. Высокий, бритый наголо мужчина лет сорока, чувствуется военная выправка.
– Здравствуйте, – язык плохо слушается, хочется пить, – сколько я уже тут валяюсь?
– Пятый день. Пришлось подержать под наркозом после операции.
Всего-то? Я хотел спросить, насколько сильно мне досталось, но врач опередил меня.
– Сломаны несколько ребер и левая рука, как пишут в отчетах, многочисленные колото-резаные раны.
Сшивать тебя пришлось долго, но все конечности при тебе, не переживай.
Я облизал пересохшие губы.
– Доктор, только честно. Я не… Не инвалид? Смогу продолжать работать?
– Думаю, сможешь, – кивнул мужчина, – но раздеться на пляже я бы на твоем месте не рискнул.
Тааак. Над умирающими и калеками обычно не шутят даже самые циничные врачи, что утешает.
– Когда я смогу отсюда выйти?
Уличная удача была ко мне милосердна – драк в моей жизни насчитывалось немало, а вот переломов как-то не случалось. Представления не имею, как долго они заживают.
– Торопливый, – не то с осуждением, не то с симпатией бросил врач. – Тебе еще хотя бы на пару месяцев терпения набраться, чтоб уж точно все срослось. А потом, так и быть, можем и домой выписать долечиваться. Чистильщик?
– Да.
– Ну, ваша братия по жизни отмороженная.
Рин
Я разогнулась, осмотрела столик с кучей пузырьков с фамилиями пациентов. Издали очень похоже на девчачьи кулоны моего детства. Маленький стеклянный флакончик, внутри несколько ярких бусин или засушенный цветок, в деревянную пробку вкручена металлическая петелька для шнурка. Странно, что никто не додумался использовать для наполнения таблетки, – они ничем не хуже бусин. Закатное солнце за окном просвечивало сквозь осенние листья, и неизвестно, от чего было больше золота на стенах и полу. Конец лета, начало осени. Конец рабочего дня. Выходные воспринимались не как долгожданный отдых, а как время без новостей. Боги, дайте мне не сойти с ума.
А потом я подумала, что не будет ничего плохого, если я еще раз посмотрю на него перед двухдневной разлукой. Пусть даже и на спящего.
Скрипнула дверь, полоска света из палаты легла на пол коридора.
– Рин? – Дэй приподнимается с подушки с видом человека, не вполне отличающего реальность от сна.
Я стряхиваю оцепенение и подхожу к кровати, пока ему не вздумалось вскочить на ноги. – Обалдеть, ты мне не снишься.
– Нет. Я здесь, – обнимать человека со сломанными ребрами категорически не рекомендуется, поэтому сажусь на краешек постели и осторожно беру его руки в свои.
– Кажется, я тебя напугал.
– Ты даже не представляешь, как, – я утыкаюсь лицом в его укутанные одеялом колени и неожиданно для себя плачу. Тихо, кусая губы.
– Эй, – он неловко гладит меня по голове, стягивая косынку. – Посмотри на меня, я и так слишком долго тебя не видел.
Шершавой ладонью проводит по лицу, стирая слезы, осторожно целует.
– Ты пахнешь лекарствами, мылом, травами. Порохом – уже почти нет. М-да. А я вот скоро начну смердеть не хуже трупа. Тут есть душ?
– Куда? – я успела поймать его за плечи. – Тебе нельзя вставать, швы разойдутся. Есть, конечно. Когда врач разрешит, отведу тебя.
– Блин, придется терпеть, – Дэй откидывается на подушку. – Что тут было, пока я валялся в отключке? Ребята убили то… Ту тварь?
– Да, – я вспоминаю строчки отчета Стэна и его рассказ, когда он, осторожно подбирая слова, пытался объяснить мне, что же произошло на заводе. – Сожгли, только металлический скелет остался. И то, что из стены сочилось, – тоже, огнеметом. Больше никто из наших не пострадал.
– Хорошо, – из его голоса уходит часть напряжения, – надеюсь, больше таких не осталось.
– Даже если остались, теперь мы знаем, как с ними бороться. Не думай об этом.
Было время, кто-то из чистильщиков пытался создать что-то вроде бестиария. Описать всех существ, с которыми мы сталкивались на неисследованных территориях, и способы их уничтожения. На первый взгляд идея была хороша, но довольно быстро выяснилось, что классификации твари не поддаются. Кто-то считает, что каждому из нас проклятые места подбрасывают что-то особое, только для него предназначенное.
– Ага, горит все. Если не горит, значит, ты плохо стараешься, – цитирует Дэй неписаный кодекс чистильщиков. Легкая улыбка трогает его пересохшие губы. – Рин, не уходи, а?
– Не уйду.
И я действительно не ухожу, пока его дыхание не становится ровным и спокойным, как у спящего глубоким здоровым сном человека.
Дэй
Потолок. Стены. Тень от ветвей дерева напротив – у двери, на побелке видна особенно ярко. Задолбало до зубовного скрежета. Окно плотно закрыто – простужаться со сломанными ребрами никак нельзя. На тумбочке – стопка принесенных Рин книг: «Леди из Серого замка», старый-старый роман о женщине-воине Темных веков, «Тишина в эфире» – автобиографическая повесть про пилотов времен войны. И сборник легенд. Иногда я жалею, что современные дорожные истории не собраны под такой же плотной обложкой, что по ним не написано ни одного исследования. Едва ли их вообще кто-то записывал.