Кормилица по контракту - Татьяна Бочарова

— Бедная, — вздохнула Света. — Вот уж не повезло, так не повезло. Не знаете, молодая была?

— Да не слишком, — вступила в разговор Ангелина, — Оксанка говорила, ей под тридцать.

— Рожать надо рано, — философски заметила Настя, самая тихая и молчаливая из всех обитателей палаты. — Тогда и осложнений не будет.

— Да ладно, — возразила Соня, — я первого рожала, когда мне всего семнадцать исполнилось. И что? Одни проблемы.

— Девочки, перестаньте, — попыталась прервать спор миролюбивая Света. — Валют, ты лучше скажи, тебе за это заплатят?

— А ты как думала? — насмешливо проговорила Ангелина. — Кормление — это в наше время бизнес, причем очень неплохой. Молоко — товар, а за товар надо платить.

— Ой, Гелька, ну какая ты крутая! Сразу видно, что на финансовом учишься, — засмеялась Света.

Вошла сестричка, забрала детей. За ней пришла уборщица с ведром и шваброй. Валя поймала себя на том, что невольно считает время, оставшееся до следующего кормления. Грудь ее впервые за несколько последних дней не болела, было хорошо, легко, ребенок полностью высосал молоко, так что не нужно было сцеживаться. Валя с аппетитом съела больничный завтрак и пожалела, что не оставила себе ничего из теткиной передачи.

Вскоре после завтрака Ольга Борисовна принесла бумажный конверт. В нем лежала новенькая и хрустящая пятидесятидолларовая купюра.

— Руками не трогай, тут у вас стерильно, — предупредила она Валю и спрятала конверт глубоко в тумбочку.

В двенадцать снова принесли детей. Валя смотрела на выглядывающий из кулька крохотный носишко, слушала едва заметное причмокивание, и ей казалось, что вместе с молоком ребенок высасывает из ее организма всю злость на Евгению Гавриловну, всю обиду от предательства Тенгиза, все дрянное, тяжелое, скверное, что накопилось в душе.

Она кормила младенца весь день, к вечеру в тумбочке у нее уже лежало триста баксов все теми же свеженькими, только что отпечатанными бумажками. Валя послушно не притрагивалась к ним, лишь время от времени открывала дверку тумбочки и любовалась на аккуратную стопку конвертов.

На следующее утро, когда принесли ребенка, мальчик крепко спал. Валя пробовала разбудить его, тормошила за щечки, пыталась раскрыть плотно сжатые губки, но тот лишь сердито мотал головкой и корчил уморительные рожи.

— Не хочешь, ну и Бог с тобой, — наконец рассердилась Валя.

Она хотела спрятать грудь под рубашку, но в это мгновение малыш, не открывая глаз, поймал ротиком сосок и деловито зачмокал.

— А ты, гляжу, с характером, — уважительно проговорила Валя, испытывая настоящее блаженство от стремительного опорожнения груди.

…Еще через день все палату отправили на выписку. Валя осталась одна. Ребенка ей продолжали приносить регулярно, и она в отсутствии посторонних свидетелей окончательно расслабилась и принялась сюсюкать с малышом:

— Зайчик! Мышонок! Крошечный!

Ей вдруг захотелось окликнуть его по имени. «Интересно, его уже как-нибудь назвали или еще нет?» — подумала Валя. Когда Ольга Борисовна явилась забирать ребенка, она спросила ее:

— А у него имя есть?

— А как же, — почему-то очень довольным тоном произнесла та, — есть, конечно. Антошка. Антон Вадимыч.

— Антошка, — тихонько повторила Валя.

Имя малыша ей понравилось, на ее взгляд, оно ему подходило. Все последующие кормления она старалась произносить его вслух, и ей казалось, что младенец реагирует на это: лицо его переставало морщиться, разглаживалось, становилось напряженно-внимательным — он будто бы вслушивался в сочетание звуков, призванное отныне отличать его от всех остальных существ.

Так прошло еще два дня. В четверг Валю осмотрел сам заведующий отделением и велел Ольге Борисовне к пятнице готовить выписку.

Валя, впервые за все время после родов, серьезно задумалась о том, что она станет делать, оказавшись за пределами больницы. О том, чтобы идти к тетке, и речи быть не могло — Валя, хоть и не чувствовала к ней прежней ненависти, все равно не могла простить Евгению Гавриловну до конца, считая ее основной виновницей гибели ребенка.

Тенгиз также отпадал: от него за всю неделю не было ни слуху ни духу, хотя Валя не сомневалась в том, что он знает обо всех ее напастях. Знает и молчит. Делает вид, будто это его не касается.

Оставалась лишь Зоя Васильевна, которой, кстати, Валя звонила пару дней назад и которая со слезами в голосе просила ее не убиваться, держать хвост пистолетом и если что, не стесняться и приезжать.

Теперь, когда в наличии у нее была почти тысяча баксов, Валя чувствовала себя значительно уверенней, чем прежде. Она намеревалась немного пожить у Зои Васильевны, а тем временем быстренько снять жилье и отыскать новую работу.

В пятницу после обеда Валя кормила Антошку в последний раз. Ей показалось, что мальчик заметно вырос и повзрослел: личико его побелело, глазки начали понемногу фокусировать взгляд.

— Расти большой, — тихонько проговорила Валя и осторожно коснулась губами малюсенького, наморщенного лобика.

У нее больно защемило сердце, однако она постаралась подавить ненужные эмоции и сохранять спокойствие. «У меня еще будут дети», — сказала она себе. Эту фразу наперебой твердили ей врачи, сестры и соседки по палате, и она стала для Вали чем-то вроде молитвы, чтобы выжить, выстоять, не сломаться.

Все же она не удержалась и поинтересовалась у Ольги Борисовны:

— Когда выписывают Антошку?

— Сегодня вечером, как и тебя. — Та смотрела на нее невозмутимо и пристально.

— Интересно, — проговорила Валя с деланным равнодушием, — кто его будет теперь кормить?

Ей действительно было любопытно, как поступит отец ребенка? Наймет настоящую, опытную кормилицу или посадит малыша на искусственные смеси? Скорей, второе, ведь мальчик уже немного подрос и не нуждается в грудном молоке настолько остро, как в первые дни жизни.

Ольга Борисовна кашлянула и преувеличенно внимательно поглядела в окно.

— А ты не хочешь?

— Я? Ездить шесть раз в день к ним домой? — Валя изумленно уставилась на сестру.

— Зачем ездить? Будешь жить там, столько, сколько нужно. Полгода или, лучше, целый год — как положено при кормлении. — Ольга Борисовна заговорщицки подмигнула. — Я специально тебе не говорила раньше времени, решила, ни к чему обнадеживать попусту. Вдруг бы отец да передумал — больно дорого стоит такое удовольствие. А он, вишь, не передумал. — Она замолчала, снова твердо и испытующе глядя на Валю.

Та почувствовала легкую дрожь в коленках. Это была явно не шутка. То, что ей сейчас предлагали, могло в корне изменить ее жизнь. И не только ее — всей ее семьи. Год кормить ребенка за бешеные бабки — да на них можно запросто квартиру в Москве купить. Забрать Таньку из Ульяновска, положить ее в хорошую клинику, обследовать, как надо, оплатить лечение. Хоть как-то приодеть мать и близняшек. Да мало ли что можно сделать, имея в руках столь гигантскую сумму.