Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

- И что же она вам сказала?

- Сказала: «Альбинка, я его убила. Застрелила ночью».

- А вы что же?

- А я ей не поверила… Не поверила, и все тут. Потому что в последнее время у нее игра была такая. Она часто говорила, что одной ей будет лучше, что она устала от мужа, который занимается не тем, чем надо… Я ей однажды сказала: «Тебя же посадят!» А она в ответ: «Не всех сажают! Бывает по-разному, если все рассчитать…» Так что могу вам точно сказать: она об этом думала, и думала много. Но при этом она ужасно ревновала. Слухи, что у него появилась любовница, приводили ее в бешенство. Сама мысль, что он может бросить ее после всего, что она для него сделала, приводила ее в неистовство. Она буквально на стену лезла…

- Вам и впрямь многое известно, - польстил ей Ледников. - Ни от кого другого я этого не слышал.

Актрисе нужны аплодисменты и восторги, и он их добросовестно обеспечивал.

- Между прочим, она мне звонила и накануне вечером, часов в десять вечера уже… Представляешь, говорит, сижу уже третий час с вымытой шеей, вся накрашенная, надушенная, в лучшем платье, а его нет, и неизвестно, где он и когда будет… В общем, говорит, или сама стреляйся, или в него стреляй!

- Почему же вы все-таки не поверили, Альбина Тарасовна?

- Ах, называйте меня просто Альбиной, - томно сказала Поливанова. - Так вот, она мне и в тюрьме сказала, что убила… Но как-то уже так, спокойно, я бы даже сказала, равнодушно, думая при этом о чем-то своем. Потом уже она заявила, что оговорила себя под давлением, что ее запугали… Ну, тут начались митинги в ее защиту. Она сама стала выступать не хуже Жириновского. Все про обманутый и ограбленный народ. Очень ей это понравилось - телевидение, интервью… Прямо народная героиня стала! Даже мне про это говорила. А ей говорю: ладно, Римка, ты уж меня-то не лечи! Мне-то мозги пудрить не надо! Тоже еще революционерка выискалась!

- Альбина, и все-таки почему вы не верите, что убила она?

- Милый мой Валентин, вы не знаете, что такое настоящая актриса! Не можете себе представить! А Римка была актриса прирожденная. Она даже говорила мне - представляете, мне, профессиональной актрисе! - что вы, мол, нынешние, за артисты? Я вас, если захочу, всех переиграю!.. Мания прямо какая-то у нее была.

Она, знаете, и пистолет мужа с собой часто брала. Тот самый… Буду, говорит, от таксистов в случае чего отбиваться, если приставать начнут. Но я-то знаю, что дело было не в таксистах…

- А в чем? Ей угрожали?

- Ну да - угрожали! Просто она с пистолетом себя другим человеком чувствовала. Этот пистолет дурацкий, он ее, по-моему, как-то возбуждал, представляете? Сексуально… - хихикнула Поливанова.

- Значит - актриса? - автоматически переспросил задумавшийся Ледников.

- Актриса. Но - любительница. А я - профессионал!

- И в чем отличие?

- В том, что профессионал играет, а любитель начинает чувствовать себя другим человеком, - очень четко и, судя по всему, заученно произнесла Поливанова. - Профессионал видит себя со стороны, чувствует дистанцию со своим героем, а любитель… Любитель теряет голову и рвет страсти напропалую. А если у него еще и психика нездоровая, тогда ему вообще конец. Перестает разбирать, где роль, а где жизнь… И режиссер для него - как родитель для маленького ребенка. Он его слушает во всем, верит ему как богу, которому все известно.

Поливанова, поборовшись с собой, с виноватой гримасой опрокинула очередную рюмку, а Ледников подумал, что последние ее слова скорее всего принадлежали покойному режиссеру Поливанову, который воспитывал в своей жене настоящую актрису. И почему-то мысль его зацепилась за этот образ - режиссер, который направляет актера, навязывает ему ту логику роли, которая видна ему одному… Актер же может о ней и не догадываться…

- Скажите, Альбина, а откуда она узнала про любовницу мужа? Или это были обычные догадки? Ну, знаете, муж задержался, значит, был у любовницы…

- Откуда я знаю! Значит, кто-то сказал, просветил, - махнула рукой Поливанова, думая о чем-то своем.

- Может, кто-то настраивал ее против мужа? - аккуратно, без нажима спросил Ледников. - Раздувал, как говорится, чуть затаившийся пожар?

- А черт его знает! Я-то ее, наоборот, успокаивала. Какие, говорю, у твоего Ампилогова могут быть любовницы? У него от политики все, что у мужика в штанах, давно сморщилось! А она прибегает с вытаращенными глазами: у него секретарша новая! Незамужняя! Пусть только попробует меня бросить, я ему покажу!.. А потом уже спокойнее: но он не сможет, я знаю, он испугается. Потому что знает, чтo у меня в руках и что я могу с ним сделать! И так сделать, что мне за это ничего не будет…

Прощание с госпожой Поливановой оказалось делом непростым. Она все время пыталась что-то показать, рассказать, немекала на некую бутылку, которая у нее есть, но Ледников проявил твердость и благополучно ускользнул. Уже у лифта он поймал ее взгляд, и сквозь алкогольную муть ему померещилась в ее глазах такая тоска несчастной, потерявшей всякую надежду бабы, что, не дожидаясь лифта, он побежал по ступеням вниз.

Вечером Ледников заехал к родителям - поздравить отца с днем рождения.

Впрочем, все в этой благопристойной фразе не соответствовало действительности. Во-первых, матери дома не было, она уже несколько месяцев отсутствовала - читала лекции в университете Братиславы. Во-вторых, поздравлять отца с днем рождения было занятием неблагодарным. Он свои дни рождения терпеть не мог. За несколько дней до этого события на отца нападала черная хандра, он впадал в состояние некоей болезни и старался не подходить к телефону. Говорил, что в день рождения человек должен надевать власяницу на нагое тело, ничего не есть, пить сырую воду и проводить время в покаянии перед тем, кто дал ему жизнь, которую он так глупо и бездарно тратил, тратит и будет тратить дальше, пока она, его жизнь, не закончится. «С чем они, эти идиоты, поздравляют друг друга? - брезгливо, с отвращением спрашивал отец, глядя на очередной шумный юбилей по телевизору. - С тем, что смерть стала ближе, а возможность что-то предпринять дальше? Чему они радуются? Экая нелепая дурость!»

Так что Ледников, когда отец открыл ему дверь, не стал произносить высокопарных речей, а только быстро поцеловал его в щеку. Отец в знак благодарности только прикрыл глаза и чуть заметно кивнул.

- Мать звонила? - спросил Ледников.

- Передавала тебе наилучшие пожелания, - сообщил отец без всякого выражения. Его холодность могла удивить кого угодно, только не Ледникова. Отец не то чтобы был против отъезда матери на долгий срок, а скорее видел в этом отъезде проявление каких-то неприятных ему перемен, и уже произошедших, и еще только предстоящих. Видел, но ничего не мог предпринять.

Устроились они на кухне. Ледников разогрел мясо, которое обнаружил в холодильнике, помыл овощи, нарезал сыр. Потом достал бутылку вина и вопросительно посмотрел на отца. Тот согласно кивнул. Тогда Ледников достал бокалы, и они принялись за «праздничный» ужин.