Когда говорит оружие - Луис Ламур

Мэт следил за рукой, метнувшейся к бумагам, и поднял свой револьвер одновременно с ним. Он выстрелил первым, три раза, с расстояния в четыре фута.

Принс застыл, приподнялся на носки, потом свалился лицом вниз и замер посреди разбросанных в беспорядке бумаг и битого стекла.

Сабри покачнулся как пьяный. Он вспомнил, что сказал Сайкс о конторке. Он ухватился за край стола и, рванув его, оттащил от стены. Позади оказалась маленькая панель с ручкой. Она была заперта, но пуля вдребезги разнесла замок. Он распахнул ее. Толстая пачка счетов, маленький мешочек золотых монет, кипа документов.

Ему хватило одного взгляда. Вот они, те самые документы, о которых говорил Симпсон. Плотная пергаментная бумага подлинной дарственной, сведения о противоречащей дарственной Сонома, а потом… Он быстро просмотрел их. Услышав стук лошадиных копыт, начал запихивать их за пазуху. И тут остановился и посмотрел на себя. Его рубашка промокла от крови.

Он кое-как засунул бумаги в карман и снова оглядел себя. Сайкс все-таки попал в него. Странно, как он не заметил этого раньше. Только удар и онемение. А теперь возвращается Рид.

Он схватил обрез и бросился к двери, шатаясь как пьяный. Но до двери он так и не дошел.

Он слышал только стук лошадиных копыт. Скачущие галопом лошади. Затем возник слабый запах, напомнивший ему о том времени, когда его ранили в Северной Африке. Его веки задрожали, и он открыл глаза — прямо перед ним на стене висел портрет человека с бакенбардами и в очках.

Он повернул голову. На него смотрела Дженни Куртин.

— Ну что? Решили, наконец, проснуться? Вы становитесь ленивым, Мэт. Мистер Сабри, на ранчо вы всегда поднимались первым.

Он не сводил с нее глаз. Она никогда еще не выглядела такой очаровательной. И он понимал, что это плохо и что ему уже давно пора находиться далеко отсюда.

— Сколько я здесь пробыл?

— Всего полтора дня. Вы потеряли много крови.

— Что произошло на ранчо? Киз добрался туда вовремя?

— Да, и я осталась. Остальные сразу же выехали.

— Вы остались?

— Остальные, — спокойно сказала она, — проехали пару миль вниз по дороге. Кэмп Гордон, Том Джадсон, Пепито и Киз. И Радо, конечно. Они выехали на дорогу, а я стояла во дворе ранчо, чтобы они меня могли видеть. Мальчики устроили им засаду.

— Долго пришлось драться?

— Совсем не пришлось. Они так удивились, что дрогнули и разбежались. Только трое не смогли, а четверо были тяжело ранены.

— Вы нашли документы? В том числе тот, где говорится, что Маккаррен послал в Эль-Пасо пять тысяч долларов помеченными банкнотами?

— Да, — просто сказала она. — Мы нашли его. Он хотел устроить так, чтобы Билли схватили и обвинили в краже. Он рассчитывал на это, а если бы его убили, то ему же лучше. Вот только вас он в расчет не принял.

— Да. — Мэт Сабри пристально смотрел на свои руки, сделавшиеся странно белыми. — Меня он в расчет не принял.

Значит, все закончилось. Она сохранила свое ранчо, она свободная женщина, и теперь больше ничто ей не угрожает. Осталось только одно. Он должен сказать ей, что убил ее мужа.

Он повернул голову на подушке.

— Вот еще что, — начал он. — Я…

— Не теперь. Вам нужно отдохнуть.

— Подождите. Мне нужно рассказать вам. Это о… о Билли.

— Вы хотите сказать, что… вы тот человек, который…

— Да. Я…

Он замолчал, не в силах произнести это вслух.

— Я знаю. Я знаю, что это вы, Мэт. Я догадалась с самого начала.

— Я говорил об этом в бреду?

— Немного. Но не в том дело. Назовите это интуицией, или как вам угодно, но я знала. Видите ли, вы сказали, какие у него были глаза, когда он вынимал оружие. Кто еще мог об этом знать, кроме человека, который его застрелил?

— Понятно. — Лицо его побелело. — Тогда я лучше отдохну. Мне скоро уезжать.

Она не двигалась с места.

— Уезжать? Вам необходимо куда-то ехать, Мэт? После того, что вы говорили прошлой ночью, я подумала… Я подумала… — Ее лицо вспыхнуло. — Может… вы не захотите больше никуда уезжать. Оставайтесь с нами, Мэт. Я буду рада, и Билли о вас спрашивал. Он интересуется, где же его шпоры.

Через какое-то время он осторожно произнес:

— Ну что ж, кажется, мне следует остаться, чтобы сделать их ему. Я полагаю, человек всегда должен выполнять обещания, которые он дает детям.

— Значит, вы останетесь? Вы не уедете?

Мэт посмотрел на нее.

— Я не уеду, — тихо произнес он, — пока вы не скажете мне уехать.

Она улыбнулась и коснулась его волос.

— Значит, вы останетесь здесь надолго, Мэтьюрин Сабри, очень надолго.

Однажды ночью (мне еще не было и семнадцати лет) меня высадили с товарного поезда в Стейнз-Пасс, штат Нью-Мексико, высоко в горах и поблизости от границы с Аризоной. Я только что вернулся из морского рейса на торговом судне и, чтобы сэкономить заработанные деньги, пристроился на товарняк, идущий на запад. Ночь выдалась ужасно холодная, и на рассвете, как только появились первые признаки жизненной активности, я вышел из депо и направился к единственному буфету, чтобы выпить кофе.

У стойки я разговорился со старым ковбоем. В этом Стейнз-Пасс, сказал он, случалось всякое: вооруженные ограбления, схватки с индейцами, а неподалеку, в каньоне Даутфул, произошло одно из самых отчаянных сражений — между апачами и пассажирами дилижанса, которые все до единого оказались прожженными ветеранами многих битв. Все они погибли. По слухам, Кочайз назвал их самыми отважными людьми, каких он когда-либо встречал.

Несколько лет назад, просмотрев кое-какие материалы, которые снимались около Тусона для одного из моих фильмов, я отправился на машине в те места, о которых должен был писать в «Шалако». Я ненадолго задержался в Стейнз-Пасс. Там осталось несколько зданий с пустыми окнами, слепо глядевшими на необитаемые горы, а по улице бродил дикий ослик. Это был город-призрак, и название вполне ему подходило. Вокруг Стейнз-Пасс действительно могло быть много призраков. Старый ковбой говорил правду.

В тени каньона до сих пор дремлют отзвуки множества сражений.

Морган Клайд изучал в зеркале свое лицо — приятное, моложавое лицо с правильными чертами. Подбородок и нос не слишком округлы и не слишком длинны. После утреннего бритья на подбородке сквозь сильный загар проступала легкая синева, а вьющиеся каштановые волосы, окаймлявшие лицо, придавали его внешности романтичность.

Поверх мягкой серой рубашки он аккуратно повязал узкий черный галстук и накинул пиджак. Туалет завершила плоская шляпа. Выглядел Морган безупречно. Легкий оттенок нарочитой небрежности только прибавлял шарма. Вот уже десять лет из его тридцати пяти утреннее бритье и одевание являлись для него ритуалом, от которого он никогда не уклонялся.