Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Рудольф невольно поморщился, вспомнив беспомощную усмешку Гитлера, смотревшего, как молодой болван соскребает со стены его фотографию. Вспомнил и тот странный разговор в Бергхофе, о котором так желал забыть; вспомнил и вчерашний вальс с Ангеликой… Еще год назад всего этого невозможно было и вообразить. Если так пойдет дальше, он превратится в такого же, как мы, в одного из нас — и тогда крах! абсолютное пора-женье!

— Я знаю, что нам нужно. Я знаю, что нужно немцам, — сказал Рудольф вслух. Молодые нации славян способны удовлетвориться фигурой вождя. Немцы слишком традиционны. Фюрер — этого мало. Фюрер должен стать богом.

Рудольф еще некоторое время лежал, откинувшись на подушках Хаос в голове улегся, и мысль работала четко, выстраивая План.

Он снова сел к столу и записал три пункта Плана.

I. Воспитание. Управление по пропаганде рейха. (Пропагандистские кампании на каждые 30 дней.)

II. Внушение. (Кирха и антикирха. Оккультизм.)

III. Культ. (Восточный опыт. Фараоны.)

Затем он взял еще один лист.

«Мой фюрер! — писал он. — В качестве руководителя Политического бюро НСДАП я предлагаю к вашему рассмотрению следующую программу…»

— Опять уснул за столом, — отвечал Карл Хаусхофер на вопрос Адольфа, когда тот утром, около десяти, зашел к нему попрощаться, — но мы его уложили. А это, по-видимому, для вас. — Он протянул два листа.

Гитлер взглянул мельком и, сложив вчетверо, сунул их в карман. Он горячо поблагодарил хозяев за гостеприимство, извинился за массу хлопот. За его спиной, потупив взор и чуть прикусив нижнюю губу, стояла Ангели-ка со слезами на глазах. Утром дядя разбудил ее, объявил о немедленном отъезде. Он не дал ей попрощаться с Эльзой, которая еще не выходила из своей комнаты, — сказав, что так будет лучше для Эльзы и Рудольфа, им нужно отвлечься от дел и отдохнуть.

— Но ты говорил — мы еще останемся, — заикнулась она.

— Я передумал. Останутся они, — был ответ.

Она хотела спросить о своих уроках, но поняла, что это только раздражит его. К счастью, добрая фрау Марта успела утешить ее, сказав, что зиму они также собираются провести в Мюнхене, и обещала позаботиться о хороших учителях.

Фрау Анжела и Фри, проведшие эту ночь у Хаусхоферов, тоже вышли попрощаться, и Гели приметила небывалую вещь — в глазах матери стояли слезы.

«Чего она так расчувствовалась!» — стыдясь за мать, думала Ангелика. Еще и эта дурында Фри, как загипнотизированная мышь, не сводила глаз с Альбрехта. Теперь все они поедут в Мюнхен, оттуда — в Бергхоф, где мать снова будет вести хозяйство, а Фри — за всеми подглядывать. Какая тоска! И все же она чувствовала, что жизнь ее переменилась и никогда не вернется в прежнюю колею.

«Я больше не хочу ничего стыдиться, — твердо сказала себе Ангелика, садясь в машину рядом с дядей. — Я больше не позволю ему…»

Берлин уже вовсю засыпало снегом, а в Мюнхене снежинки порхали где-то над домами, изредка покрывая крыши белым налетом. Зима будет снежной, считали крестьяне из деревушек Рейхольдсгрюн и Вундзидель и очень радовались приезду хозяина большого поместья Фридриха Гесса и его семьи. Жизнь теперь полегчает — старый Фриц всегда покупает у них много продуктов для дома, и по божеским ценам. Здесь, у подножья Фихтельских гор, нищета не была такой вопиющей, как в городах Баварии, крестьяне много трудились — все, начиная с семилетних детей и кончая глубокими стариками. Одичание и нищета были скорее внутренними — люди жили слишком замкнуто, газету получали одну на всю деревню, и читал ее староста.

Когда-то сыновья Фрица с радостью собирались домой, в Германию. Им нравились горы, заснеженный лес, катание на лыжах, деревенские праздники… Теперь радовалась одна Грета, двадцатидвухлетняя дочь Фридриха Гесса. Загорелая, задорная, насквозь пропитанная африканским солнцем, дома она за месяц превратилась в синеглазую белокожую барышню, свысока поглядывавшую на мальчишеские забавы старших братьев, которые, впрочем, продолжались недолго. Не пробыв с родителями и двух недель, уехал Альфред.

Получалось, что больше всего времени с родителями проводит старший сын Рудольф, которого они с четырнадцати лет почти совсем не видели — сначала интернат в Бад-Годесберге, затем учеба в Швейцарии, война и вечная занятость… Впрочем, и теперь они видели его обычно по утрам, за обедом и поздним вечером, когда он заходил пожелать им спокойной ночи. Все дни он проводил в кабинете или библиотеке, в окружении двухметровых колонн, сложенных из книг по востоковедению, античной истории, египтологии, археологии.

Все чаще начала выпархивать из дома Грета — то в Мюнхен, то в Дрезден, то в Берлин.

Так продолжалось два месяца.

В ноябре в имение оперативно проложили телефонный кабель, но звонки не были частыми. Рудольф постоянно получал телеграммы. Сам он выезжал по делам всего четыре раза, в Мюнхен и Берлин, каждый раз дня на два.

Жизнь в поместье текла спокойно и размеренно. Сад и все вокруг утопало в снегах. Хозяин дома часто уезжал на санях на охоту в горы; женщины занимались хозяйством и не могли наговориться. Отец и сын Гессы были по натуре молчаливы, а женщинам разговоры порой могут заменить почти все.

Под Рождество начались звонки из Мюнхена, и Рудольф некоторое время колебался — не отправиться ли всем туда на праздники, но потом твердо решил остаться. «Если уеду, то, скорей всего, не вернусь. Нужно прежде закончить начатое. Дела пока не требуют моего вмешательства», — сказал он жене.

Дела в Мюнхене и в партии в ту зиму складывались прекрасно. Фон Шлейхер в декабре встретился с Ремом, чье имя не сходило со страниц газет; армия и СА заключили тайный — от армии и СА! — договор о совместных действиях на случай военного конфликта. До этого, еще в ноябре, тиссеновские газеты выдали пушечный залп по оппозиционным лидерам. Заметки Гесса, писанные с иезуитским коварством, подмочили не одну репутацию, но герой войны Эрнст Рем в этих заметках неизменно выглядел «свирепым диким вепрем среди утопающих в грязи и отбросах жирных господских свиней». Цитата из Геббельса пришлась ко двору.

В середине декабря в окрестностях Мюнхена, в уютном особнячке посреди базы СС фон Шлейхер встретился с Гитлером, обе стороны подтвердили намеченные взаимные договоренности, и фюрер мог праздновать Рождество со спокойной душой. Однако Пуци, чаще других звонивший Гессу в Рейхольдсгрюн, жаловался на постоянное раздражение Адольфа, переходящее в психоз. Психозы поминал и Роберт Лей, заехавший на несколько дней в Рейхольдсгрюн.

Накануне вдвоем со старшим Гессом они двое суток лазили в горах по пояс в снегу, охотясь на дикого кабана, и даже ночевали в лесу, в хижине, откуда вернулись в совершенном восторге с огромной клыкастой тушей. Вокруг туши бесились на славу поработавшие собаки.

Никто не поверил бы, что с отцом и гостем экзотику зимней охоты разделила и Маргарита, которая скакала на лошади и сидела в засаде с ружьем, ни в чем не уступая мужчинам, — и все уже догадывались о причине ее воодушевления. Вечером строгая, белокурая Гретхен сидела за ужином, сверкая глазами и бриллиантами, а Лей ерзал на стуле, невпопад отвечал на вопросы хозяйки и не смел поднять глаз на Рудольфа, глядевшего на него тяжелым испытующим взглядом.