Стремительный поток - Эмили Лоринг

Джин мчалась дальше и дальше, час за часом, словно автомат за рулем, и думала, думала… Если бы только человек мог контролировать память, стирать ненужные воспоминания. Не было сил терпеть эту ледяную боль. Если бы только она могла обратиться к кому-нибудь… к Хьюи… Нет, ни за что! К графине? Старуха изойдет желчью – она никогда не ладила со своей дочерью, говорила: «Мелкие страстишки ее устраивают!» Боже, никто, никто не поможет, разве что… Кристофер Уинн…

Странно, как ее согрела одна лишь мысль о нем. Но попадаться ему на глаза нельзя – он заподозрит, что она к нему неравнодушна. Надо держать дверь между ним и собой крепко запертой на засов, на амбарный замок… От этого тоже было больно… Если она выйдет за него замуж, то вскоре возненавидит тесный мирок жены священника и станет такой же неверной, как ее мать… Нет! Она выйдет замуж за Гарви – он ей правда очень нравится… Может, рассказать ему о том, что она видела? Больше некому. То, что она узнала, разъедало ее сердце, словно кислота…

Вперед по мосту. Джин чуть не проскочила на красный светофор. Куда ехать? В «Хилл-Топ» дорога закрыта – там она встретится с отцом, и лицо ее выдаст. Не надо было возвращаться в Гарстон… Джин мчалась уже по главной улице. Какой сильный дождь! Небеса разверзлись. Колеса родстера поднимали в воздух фонтаны брызг. Запах мокрого асфальта, совершенно голые деревья, здания – серые пятна в золотистом от света фонарей тумане, блестящие тротуары, бесчисленные зонты, потоки воды в канавах, несущие листья; уличные фонари, словно тусклые опалы; колокола – задумчивые, таинственные, мягкозвучные, зовущие сквозь дождь… Внезапно и непонятно почему на экране сознания Джин вспыхнула картина: застланные бархатом проходы, отделяющие церковные скамьи красного дерева с бордовыми подушками, свечи, горящие в массивных серебряных подсвечниках, роскошные красные розы, мягкое разноцветное сияние, льющееся сквозь витраж за алтарем… Церковь! Ее убежище! Даже воспоминание о ней успокаивало. Джин обрела способность мыслить связно. Она отправится в церковь и все обдумает. Отец уверен, что она в Нью-Йорке. Мать… нет-нет, сейчас не об этом! А что, если церковь закрыта? Ну и поделом ей, если так. Всю жизнь она равнодушно и беззаботно проходила мимо распахнутых дверей храма…

Джин увязла в дорожном потоке. Она никогда не предполагала, что ее родной город так густо населен. Автомобили останавливались, когда зажигался красный сигнал, и ползли дальше, повинуясь зеленому. Останавливались. Ползли. Останавливались. Пронзительно гудели клаксоны. Джин нетерпеливо ерзала на сиденье. Ей обязательно надо двигаться дальше – она не может жить с этой невыносимой болью в сердце.

Башенные часы величаво прозвонили, когда она припарковала родстер у бордюра перед церковью. Подняв воротник плаща, крепко сжимая шкатулку с драгоценностями, девушка взбежала по трем широким ступеням. Огромные двери храма были распахнуты, молчаливо приглашая войти. Внутри она на мгновение остановилась и вздохнула с облегчением – там не было ни одной живой души. Джин проскользнула на последнюю скамью, устроилась в темном углу и сразу почувствовала, как напряженные мышцы расслабились. Как хорошо! Мягкий свет, тонкий аромат, все, как она представила себе в машине. Шум уличного движения, доносившийся снаружи, из-за каменных стен, был подобен нежной колыбельной песенке. Отблески пламени свечей на серебре, на красных розах; золото, лазурит и зелень букв над алтарем: «Мир я даю тебе, мир я вселяю в тебя. Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

На мгновение Джин показалось, что ее сердце вот-вот взорвется. Резкий всхлип подкатил к ее горлу, словно маленький воздушный шар, оторвавшийся от бечевки. За ним последовал новый всхлип, потом еще один. Девушка, отчаянно пыталась сдержаться. Это плачет не Джин Рэндолф, а Ужасная Сестрица, а она, Джин, будет бороться до конца!

Как тихо в церкви… Тишина обнимала ее, словно теплые, умиротворяющие крылья. Постепенно рыдания прекратились. Опершись подбородком на высокую спинку передней скамьи, сквозь залитые слезами глаза Джин вновь и вновь перечитывала освещенные слова над алтарем. Дрожащее пламя свечей превращало в живые огненные язычки золотые буквы: «Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

– Да не будет пребывать оно в страхе, – тихо повторила девушка.

Чья-то рука прикоснулась к ее плечу.

– Джин, дорогая, что случилось? Позвольте, я вам помогу.

Она посмотрела вверх, в лицо Кристофера Уинна. В мягком освещении оно приобрело неземную белизну, темные глаза смотрели ласково и внимательно.

– Пойдемте в мой кабинет.

Джин встала с церковной скамьи. Почему бы не взвалить свою невыносимую ношу на его широкие плечи, почему не рассказать о том, что случилось? Тогда он поймет, чья она дочь и какой станет через несколько лет, и сам отвернется от нее. «А как же иначе?» – спросила себя Джин, входя следом за священником в кабинет, мимо которого она ежедневно украдкой проскальзывала в течение последних двух недель. Уинн помог ей снять мокрый плащ и повесил его сушиться на спинку стула.

Сердце Джин готово было разорваться. Сдавленные рыдания вновь сотрясли ее тело.

Кристофер Уинн выдвинул вперед глубокое кресло.

– Садитесь сюда. – Когда девушка устало откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза, он поинтересовался: – Вы обедали?

Джин покачала головой.

– Я так и думал. Что вы ели на завтрак? – Он открыл двойные двери, за которыми оказалась крохотная кухонька.

– О, кофе и…

– И больше ничего. Ах вы, борцы с полнотой, – усмехнулся Уинн и поставил чайник на электрическую плитку.

В голове у Джин мгновенно прояснилось. Что это за запах? Шоколад? Она едва не падала в обморок от голода и только сейчас это осознала. Кристофер Уинн приготовил поднос с льняными салфетками. Его улыбка привела в нормальное положение перевернувшийся с ног на голову мир девушки.

– Пустой желудок – это непобедимый враг, Джин. Он лишает храбрости, распространяет дымовую завесу, которая полностью затмевает разум. – Он пододвинул к ее креслу столик и, когда Джин открыла рот, чтобы возразить, скомандовал: – Не говорите ничего, пока что-нибудь не съедите. Моя мать в свое время любила повторять, что до еды к отцу бесполезно приставать с просьбами или предложениями. Будучи голодным, он яростно возражал ей, рычал как лев, а наевшись до отвала, превращался в ягненка – все выслушивал и безропотно соглашался. Я оценил эту мудрость, только когда стал служителем церкви, и уже через пару месяцев пастырской работы соорудил здесь эту кухоньку. Я считаю ее важным элементом церковного имущества – как орган или колокола. Многие из тех, кто переступал этот порог в состоянии отчаяния, уходили отсюда с высоко поднятой головой и расправленными плечами, а утешение им приносили всего лишь чашка горячего шоколада и бисквит. Пожалуйста, угощайтесь.

Он поставил поднос на маленький столик. Джин наблюдала, как струйка пара поднималась от чашки, словно миниатюрный сигнал индейского костра. Всего лишь горячий шоколад и бисквит, сказал Уинн. Но он не упомянул силу своей личности.