Новичкам везет - Эрика Бауэрмайстер

– Любишь, чтобы на тебя все пялились?

– Ага, наконец ты задаешь интересные вопросы.

Дома Мэрион нашла завалявшийся флакончик жидкости для снятия лака. Пурпур растворился, и снова появились ее неброские розовые ногти с белым полумесяцем сверху. Смыв все и закрутив крышку пузырька, она схватила сумочку, ключи от машины и отправилась в местный татуировочный салон.

Мэрион жила в северо-западной части города, у самой воды, далеко от очагов цивилизации и культуры. Скандинавские рыбаки давным-давно тут поселились, построили маленькие домики, вырубили все деревья, словно любая растительность могла заслонить воду от тех, кому вода дает средства к существованию. В магазинчиках продавали лютефиск из сушеной трески и ломкое печенье, от которого на руках оставались твердые блестящие крупинки сахара. Со временем рыбаки и их жены состарились, и совсем другие жители захватили округу, понастроили многоэтажные дома, снова насадили деревья. Простецкие ресторанчики превратились во французские бистро, а по воскресеньям на рынке продавали мыло ручной работы, вязаные шапки и свежие овощи. А в былые годы овощи растили на заднем дворе.

Тату-салон и соседний бар были из старожилов – где один, там и другой. Мэрион понятия не имела, когда именно открылся салон, все тридцать лет без малого, что она прожила в этом районе, он был тут как тут. Этот дом давно врос в пейзаж, и без него улица была бы совсем другой. Приземистый и добротный, он спокойно ждал, полуприкрыв окна занавесками. Поверх занавесок можно было углядеть стены, завешенные белыми листами бумаги с контурами ящериц, звезд и черепов. Мэрион никогда еще не заходила внутрь, хотя часто видела через открытую дверь большой плакат над конторкой: «Нам нет дела до того, сколько ваш двоюродный брат платил за тату в Канзасе».

Мэрион припарковала машину перед самым салоном. Дверь была закрыта, но прохожие вытягивали шеи, пытаясь заглянуть внутрь – какие там татуировки, что за народ. Интересно, кто чаще смотрит на татуировки – те, у кого они есть, или те, у кого их нет? Впрочем, понятно, к какому лагерю относится она сама.

Человек за конторкой оглядел ее с ног до головы. Да, сейчас татуировка не помешала бы – в качестве пропуска или входного билета.

– Я пишу статью. – Она не ждала ни особенного восторга, ни даже простого интереса. Некоторые ждут не дождутся, чтобы попасть в печатное издание, особенно если с фотографией – неплохая подмога бизнесу. Но в данном случае – похоже, так и есть – на такую удачу рассчитывать не приходится.

Буквы и цифры на руках мужчины за конторкой напоминали кроссворд, а от локтей к плечам плавно скользили морячок и девушка в соломенной юбке, пляшущая хулу. Мэрион неожиданно припомнилось далекое детство, зеленые магазинные купоны: мама их наклеивала в особую книжку, наберешь полную книжку – получаешь приз. Ему вот до приза совсем близко.

– Как вы думаете, можно мне поговорить с мастерами, посмотреть, как они работают?

– Надо спросить Курта, он тут командует. – Человек за конторкой даже не пошевелился.

– Пусть смотрит, если хочет, – послышалось из угла.

Пожилая женщина, никак не меньше восьмидесяти, сидела на одном из пластиковых стульев у стены. На коленях альбом, открытый на замысловатом рисунке корабля, плывущего по морю.

– Вы хотите такую татуировку? – удивилась Мэрион.

– Нет, но посмотреть всегда приятно. Мне – вот что, – она достала из сумочки обручальное кольцо с выгравированными на нем цветами и листьями. – Шестьдесят лет носила, не снимая. Пришлось его разрезать, чтобы снять. Артрит.

Она показала скрюченные пальцы и распухшие костяшки.

– Меня зовут Бесси. А для кого вы пишете?

– Журналы, газеты. Всякое такое, про жизнь.

– Нравится?

– Работа неплохая.

– Я в молодости мечтала стать писательницей. Так, наверно, все говорят, да? – Она хихикнула.

– А про что бы вы писали? – неожиданно для себя спросила Мэрион. Обычно она со скоростью света уносилась от историй о ненаписанных романах и почти законченных мемуарах в семьсот страниц.

– Про сурков, – не задумавшись ни на секунду, ответила Бесси. – И про то, как летом в горах снег тает, медленно так. Мы в парк Маунт-Рейнир ходили в походы с детьми, пока они были маленькие. Мне всегда хотелось сохранить эти воспоминания на зиму. Как засушенные цветы.

Она помолчала, а потом спросила Мэрион:

– А вы бы что писали, будь ваша воля?

– Книжки, – не раздумывая, ответила Мэрион. – Рассказы.

– И чего вы их не пишете?

Тут из-за занавески вышел Курт и позвал Бесси.

Бесси уселась в кресло, Мэрион устроилась рядом. Курт готовил иголки и чернила, движения, заученные до автоматизма, то ли хирург, то ли художник. Он включил тату-машинку, и воздух завибрировал.

– Вы уверены? – Мэрион старалась перекричать визг машинки. – Обратного хода не будет.

Курт недовольно выключил мотор. Бесси лукаво глянула на Мэрион:

– Радость моя, теперь время бежит куда быстрее меня.

И то правда. Она раньше не так остро ощущала, как несется время. Теперь, когда неуклонная работа яичников остановилась и месяцы без капли крови и той сумеречной грусти, которая всегда сопутствует кровотечениям, растянулись на год, она вдруг поняла, что из жизни навсегда ушло что-то невероятно важное. Ушло и не вернется. Никуда от этого не денешься, жизнь катится под горку, словно ты на самой высокой точке колеса обозрения – отсюда только вниз. Пока кабинка идет вверх, вид – до горизонта, гляди – не хочу, время тянется бесконечно. А теперь все ясно – осталась одна-единственная колея, вот оно – неотвратимое начало конца. Может, еще двадцать лет, может, и тридцать, да только направление движения определилось навсегда.

И приливы. То ли они начались от этой печальной мысли, то ли мысль от них, кто знает. Неудержимый жар зарождается где-то внутри, в самой сердцевине, а по дороге будто выжигает все вокруг – как несказанные слова, хорошие и плохие, так и невысказанные злость и недовольство. Что только не вылезает наружу с потом, обильно выступающим по всему телу.

Зеркальным отражением творящегося внутри стало неодолимое желание расчистить все вокруг – пропахать насквозь все шкафы и полки; выкинуть все старые тряпки, вышедшие из моды, растянувшиеся и севшие; книжки, которые она так и не удосужилась прочесть; странные приправы и пыльные специи, о которых не вспоминала много лет. В каком-то смысле она путешествовала во времени назад, к той девочке, какой была давным-давно – сильной, свободной, ни к чему не привязанной. А может, и не так, может, дело в том, что если нет вещей, их у тебя не отобрать.

И вот теперь, в тату-салоне, она вдруг сообразила, что есть куча всего, за что она держится, чего не отменишь и назад не возьмешь. Есть обещания, которые даешь, не раздумывая, прыгаешь, не волнуясь, где приземлишься, потому что точно знаешь, чего хочешь. Изумительное, кристально чистое чувство – стоишь у алтаря с Терри, зачинаешь с ним детей. Раздумывать не о чем, разве что о самом подходящем моменте. В глубине души знаешь, что хочешь, и не двигаться вперед просто невозможно. Какая разница, что случится по дороге, у кого что поменяется? Она-то уже решилась.