Паутина чужих желаний - Татьяна Корсакова

– Интересное кино! И как я тебя представлю своей семейке? – Вообще-то Вовкина идея мне очень понравилась, но некстати проснувшаяся совесть твердила, что с собственными проблемами я должна разбираться самостоятельно и не впутывать в это дело Козырева.

– Ты же водилу своего уволила? – спросил Вовка, лихо обгоняя под завязку набитый рейсовый автобус. – Ну вот, скажешь, что ездила в агентство, договаривалась насчет нового водителя.

– А ты, стало быть, новый водитель и есть? – Вовкина идея меня прямо-таки восхитила.

– Стало быть. – Он кивнул, не глядя в мою сторону.

– Значит, наняла я себе нового водилу и решила остаться у него на ночь, провести тест-драйв. – Я потерла уставшие глаза. Надо бы линзы заказать, тяжело все время щуриться.

– Про ночь можешь вообще ничего не говорить. Или скажи, что не помнишь. У тебя ж амнезия, тебе позволительно.

– Если я скажу, что не помню, они меня в психушку упрячут, чтоб вспомнила. Они у меня страсть какие заботливые!

– Значит, ничего не говори. С какой стати ты должна перед ними отчитываться? Скажи, дела возникли неотложные.

– Знаешь, – я скосила взгляд на Вовку, – насколько я успела изучить ситуацию, предшественница моя была всем кругом должна и перед всеми отчитывалась. Мое излишне строптивое поведение и так уже вызывает подозрения.

– У кого?

– Ну, у экономки моей, Раисы. Она говорит, что я очень сильно изменилась после комы. Мачеха со своим братишкой-бездельником попробовали было меня шпынять, я отбилась, чем сильно их удивила.

– В каком смысле отбилась? – уточнил Вовка.

– В прямом – кулаками.

– Боевая ты, Ева-королева. – Он улыбнулся.

– Станешь тут боевой. – Я пожала плечами и тут же спросила: – Так ты считаешь, что не нужно мне им ничего объяснять?

– Конечно. – Он кивнул. – Пусть привыкают к переменам. У тебя, как я понимаю, есть замечательное объяснение всем странностям.

– Кома?

– Она самая. Главное, не переиграй.

– Знаешь, – я посмотрела на свои сжатые в кулаки руки, – мне вообще играть не хочется. Эта игра вредит моему здоровью. Вовка, а не может моя проблема как-нибудь сама собой рассосаться?

– Как это – сама собой? – Он бросил на меня угрюмый взгляд. – Ты теперь до конца дней своих планируешь проходить в чужой шкуре и прожить чужую жизнь?

– Я понимаю, шкура не так чтобы очень красивая, моя прежняя была поинтереснее, а вот жизнь очень даже ничего, если все правильно обустро...

– А она? – не дал мне договорить Вовка. – Ты согласна жить чужой жизнью, а что будет с ней?

– Пусть берет мою. – Я сжала кулаки так сильно, что занемели пальцы. – Может, ей повезет. Если она не будет такой рохлей, а немного поднапряжется, перед ней тоже откроется резная дверца. Я же смогла!

– Ева, не все такие, как ты.

– Какие такие?

– Вот такие... не рохли.

– Считаешь, я должна переживать за всех, у кого что-то там не сложилось? – зло спросила я. – Козырев, мне бы со своими собственными проблемами разобраться. И плевать мне на какого-то там непристроенного призрака! Ясно тебе?

Он ничего не ответил, уставился на дорогу. Вот и правильно! Пусть помолчит, если не понимает, каково это... то, что со мной произошло и продолжает происходить. В моем нынешнем положении не до благородства и сантиментов. Черт, как голова болит! Надо заехать в аптеку, купить что-нибудь, чтобы не мучиться.

* * *

В начале мая Андрей Сергеевич отбыл в Санкт-Петербург, а в середине июня вернулся. Папенька обмолвился, что князь Поддубский намеревается у нас обосноваться и уже приценивается к поместью недавно почившего графа Мельникова.

Замираю, не верю своему счастью. Или горю... Неважно, главное, что Андрей Сергеевич отныне будет рядом. Месяц без него показался мне пыткой, я даже альбом завела, как у Лизи, и стишки в него преглупые по ночам записывала собственного сочинения. А теперь, значит, воротился и намеревается обосноваться...

А Лизи переменилась. Нет больше равнодушной отрешенности, взгляд задумчивый, мечтательный. Мне ведомо, о ком она мечтает, и оттого не люблю ее еще сильнее, почти так же сильно, как мадам.

И мадам переменилась, повеселела, на папеньку более не бранится, нарядов новых себе и Лизи из Санкт-Петербурга заказала. И мне два платья. Не радуюсь, вижу в том насмешку, потому как знаю, что мои платья и наряды Лизи будут отличаться как день и ночь.

Семен повадился в гости. Почитай каждый день приезжает, то по делам к папеньке, то просто так, ко мне. Давеча розы подарил, золотой лентой на столичный манер перевязанные. Учится Сеня манерам, старается. Да только не нужны мне от него розы, мне от него вообще ничего не надобно, а от кого рада бы цветы принять, тот не мне их дарит. У Лизи в комнате каждый день новый букет: то розы, то ирисы, а то и просто луговые ромашки...

Плачу ночами. Альбом с виршами сожгла. С Семеном поругалась из-за пустяка какого-то, он уже два дня как не приезжает. Зато Андрей Сергеевич ныне в нашем доме частый гость. Нет сил видеть его рядом с Лизи. У него лицо влюбленное, а глаза теперь все время бирюзовые, наверное, от счастья. Со мной князь неизменно ласков и приветлив. Улыбается, называет по-простому Соней, дарит безделицы разные: конфеты да ленты, точно я дите несмышленое. А я Лизи младше лишь на два года. Конфеты я Настене отдаю, а остальное все выбросить собираюсь, да не выходит. Так и лежат безделицы в жестяной коробке из-под леденцов, бередят душу. Не знаю, как долго смогу терпеть эти адовы муки. Хоть бы Стэфа мне зелья дала какого отворотного. Или нет, лучше приворотного для Андрея Сергеевича...

* * *

К дому мы подъехали на такси. Вовка, решив, что «светить» его уж больно представительную для простого водилы машину не стоит, оставил ее на стоянке. На подъездной дорожке в окружении двух здоровенных джипов красовался черный «Лексус». Я тяжело вздохнула. Похоже, ситуация усложняется. Как же я не подумала о своем опекуне?! Щирый – это тебе не Рая, Щирому лапши на уши не навешаешь и не пошлешь его куда подальше. Придется изворачиваться, придумывать что-нибудь прямо на ходу.

– Вовка, – сказала я шепотом, – ты помалкивай, я сама буду объясняться.

– С кем? – Козырев удивленно приподнял бровь.

– С хозяином вон тех доберманов. – Я кивнула в сторону спешащих к такси детинушек. Вид у них был грозный, и я не на шутку испугалась за Вовку. Еще, чего доброго, устроят ему допрос с пристрастием. – Щирый приехал, сечешь?

В ответ он молча кивнул, вышел из машины и услужливо распахнул передо мной дверцу. Я выбралась из теплого нутра салона, поежилась от пронзительного ветра, уставилась на замерших в метре от нас доберманов.

– Что, ребятушки? – спросила максимально ласково.