Вдвоем веселее - Катя Капович

К счастью, в коридоре уже мелькала знакомая фигура Таисьи. Она мало изменилась за те шесть лет, что мы не виделись. На ней даже был тот же темно-зеленый сарафан, который своими цветными огоньками делал ее похожей на новогоднюю елку. Целуя меня и одновременно хватаясь за чемодан, Таисья говорила певучим голосом:

– Какие молодцы, что приехали! Вон туда-туда, голубчик! Виктор, да? Можно я буду вас называть Витя?

Витя сказал, что можно, и аккуратно отобрал у нее тяжелый чемодан. Поискав глазами, что бы понести, она прихватила мою сумку и увлекла нас за собой вглубь коридора:

– Ленинград вам понравится! Господи, как я рада! Теперь, когда мы сменялись, у нас много места. И все это благодаря Верочке!

Жить у чужих людей – это есть из чужой тарелки старой, заточенной многолетним скребом по сковородке ложкой. Ужин, состоящий из макарон по-флотски и хекового супа, проистекал в полном молчании. Говорил только телевизор. Заканчивалась программа «Время», после которой обещали концерт, но почему-то отменили. Вместо концерта на экране всплыло лицо генерального секретаря… Вера сидела напротив в милицейской форме и такой же заточенной, побелевшей от старости ложкой подбирала со дна тарелки хековую труху. Доев, она поднялась и заходила взад-вперед по комнате. Щелкнул выключатель, шумовая защита исчезла:

– А какие, собственно, у вас отношения? – спросила нас Вера неестественно высоким голосом.

В образовавшейся тишине Таисья загремела посудой.

– Яжтебе говорила, они друзья, Верочка, друзья!

Комната, которую нам выделили, была длинной, темной, с высоким потолком; раскладушка – ржавой на стыке, со скрипучими пружинами. Чтобы разложить эту раскладушку, нужно было встать с двух сторон и с силой тянуть ее в разные стороны. В комнате еще стоял диван, на котором лежали две стопки постельного белья и два шерстяных одеяла. Над письменным столом висела фотография девочки: две тугие черные косы, высокие скулы, скрипка в руках. Мы плотнее прикрыли дверь и посмотрели друг на друга.

– Ради дела придется потерпеть, – сказал Витя обреченным голосом.

Я вздохнула.

Утром мы смотрели, как Вера надевает сапоги. У нее были полные круглые колени и сильные икры. Натягивая на них сапоги, она говорила с нами, сидящими в кухне:

– Вообще-то лимитчиков у нас не любят, работают они только месяц-другой, пока не получат жилье. Потом начинают халтурить, метут грязно, снег не умеют разгребать.

В одном сапоге она вышла в кухню и распахнула створки шкафа.

– Что ты ищешь? – спросила Таисья.

Вера, как выяснилось, искала крем для обуви.

– Тут только продукты, – объяснила ей мать.

Вера провела рукой, отгоняя моль:

– Мать ждет войны, – сказала она. – Успокойся, войны не будет!

Все так же в одном сапоге она пошла куда-то в комнаты, и оттуда донеслось ее ворчание по поводу ненужной запасливости. Потом входная дверь хлопнула, оставив в коридоре белое облачко штукатурки.

Мы перевели дух и посмотрели на Таисью.

– Вы ее не бойтесь, – сказала та, – Верочка только с виду суровая, но душа у нее хорошая, теплая, и столько у нее всегда было всяких талантов!

Мне очень хотелось спросить: «И что же случилось?»

Таисья закончила мысль:

– Она – прекрасный работник, принципиальный, честный. Ее уважают, хотя она и женщина!

То, что Витя называл «делом», заключалось в следующем. Один наш близкий друг, уехавший в Америку давно, женившийся на американке, придумал, как нас вывезти. Он найдет среди знакомых каких-нибудь кандидатов, которые за умеренную плату заключат с нами фиктивные браки. По мысли Андрея – так звали нашего нью-йоркского друга, – все это было дело нехитрое. Нам следовало переехать из малопосещаемого иностранными туристами Кишинева в Ленинград, найти лимитную работу, получить прописку, а он тем временем подыщет нам партнеров. Он, видимо, подзабыл или никогда не знал всех тонкостей советского домостроя. Лимитные работы… Лимитные работы в Ленинграде были вот какие: дворник, кочегар, слесарь. Мы с Витей были филологами.

Мы ходили по ЖЭКам и везде получали отказ.

– Да вы, небось, вдвоем ходите? – спросила как-то Вера.

По утрам она обливалась холодной водой и после ходила с головой, замотанной полотенцем. На короткое время в ней даже появлялось что-то милое, домашнее. Впрочем, только на короткое время.

Мы сказали, что вдвоем.

– Вам надо разбиться на две группы!

Мы послушались и разбились на две группы. Витя шел беседовать с очередным начальником ЖЭКа, а я находила во дворе скамейку и садилась на нее, поджидая его возвращения. Когда он приходил, мы выдерживали разумную паузу, и дальше шла я. Начальник, чей образ начинал принимать собирательный характер, мог задать самый неожиданный вопрос. Один спросил меня, люблю ли я животных, другой поинтересовался, на какую тему я писала диплом. Я отвечала, что животных люблю. Что диплом я писала на тему ленинградской школы поэзии.

Начальник поднял на меня глаза:

– Это кто ж такие будут?

Я растерянно назвала несколько официальных имен.

– Слабые поэты… – сказал он, поправив уносимый струей вентилятора галстук.

– Что?

– Слабые поэты, рыхлые… Бродский – вот кто был сила! «Ни страны, ни помоста не хочу выбирать…»

Работы у него для меня все равно не было, и я ушла. Витя сидел на скамейке с бутылкой пива:

– Что вы там так долго делали? – спросил он.

– Стихи читали.

– Какие еще стихи?

– Бродского.

– Ты совсем с ума сошла, – сказал он.

Поскольку горячей воды дома не было, мыться мы ходили в баню. Поход в баню стоил рубль. За семьдесят копеек можно было получить дырявую простыню с номерком. Пол был склизкий, куски растаявшего мыла прилипали к пяткам. Вера не советовала: «Пристанет какая-нибудь зараза, потом вовек не отмоетесь! Лучше уж купайтесь в реке. У Петропавловской есть пляж».

Мы стали ходить купаться на этот ершистый каменный пляж. После купания мы сидели на берегу, завернувшись в украденные из пятьдесят седьмой бани простыни, и пили пиво. По двору Петропавловской крепости медленно, как мухи по повидлу, переползали экскурсанты. Было жарко и влажно, домой идти не хотелось. По вечерам дома громко работал телевизор, и Таисья разговаривала с ведущими программы «Время». Иногда она с ними спорила:

– И где этот неслыханный урожай?

– Хватит жаловаться! – ворчала в ответ Вера. – У тебя в кладовке запасы на пять лет вперед. Туда и девается урожай!

На выходные наши женщины выезжали на дачу. В сарафанах, с косынками на шеях и с рюкзаками на плечах, они заходили в комнату попрощаться. Иногда они останавливались посреди двора и беседовали с соседом. Полуголый, в подкатанных до коленей штанах, он лежал под разобранным «москвичом». Мы ни разу не видели, чтоб он на нем куда-то поехал. Этот самый сосед на четвертую неделю наших мытарств проявился в неожиданном качестве. Так в произведениях бульварной литературы второстепенный персонаж вдруг выбивается в главные герои. В одно из воскресений Витя от нечего делать раздавил с ним бутылку водки, и тот вдруг взял и устроил его на работу.

– Витек, с понедельника заступишь, – сказал он.