Великая русская революция. 1905-1922 - Дмитрий Лысков

Интересную картину наблюдал журналист у Екатерининского канала, где в защиту Временного правительства митинговала городская интеллигенция, возглавляемая представителями Городской думы: «Под фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей… Здесь было триста — четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры — самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих… меньшевистских и эсеровских вождей… а впереди всех — седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортера газеты «Russian Daily News» Малкина. «Идем умирать в Зимний дворец!» — восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.

«Мы требуем, чтобы нас пропустили! — кричали они — …Мы идем в Зимний дворец!..»

Матрос был явно озадачен… «У меня приказ от комитета — никого не пускать во дворец… Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»

«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы все равно пойдем!«…

«Стреляйте, если хотите! Мы пойдем! Вперед! — неслось со всех сторон. — Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!»

«Нет, — заявил матрос с упрямым взглядом. — Не могу вас пропустить».

«А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?»

«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»

«Мы идем! Что вы можете сделать?..»

А вот как Джон Рид описывает штурм Зимнего дворца, в который оказался вовлечен волей обстоятельств и который чуть не стоил ему свободы: «Увлеченные бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату — подвал восточного крыла, откуда расходился лабиринт коридоров и лестниц. Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашел страусовое перо и воткнул его в свою шапку. Но, как только начался грабеж, кто-то закричал: «Товарищи! Ничего не трогайте! Не берите ничего! Это народное достояние!» Его сразу поддержало не меньше двадцати голосов: «Стой! Клади все назад! Ничего не брать! Народное достояние!» …Вещи поспешно, кое-как сваливались обратно в ящики…»

В дверях дворца, свидетельствует Рид, были выставлены часовые, подвергавшие обыску каждого выходящего. «Двое красногвардейцев — солдат и офицер — стояли с револьверами в руках. Позади них за столом сидел другой солдат, вооруженный пером и бумагой. Отовсюду раздавались крики: «Всех вон! Всех вон!»… Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Все, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось, причем солдат, сидевший за столом, записывал отобранные вещи, а другие сносили их в соседнюю комнату. Здесь были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресс-папье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла…

Стали появляться юнкера кучками по три, по четыре человека. Комитет набросился на них с особым усердием… Хотя никаких насилий произведено не было, юнкера казались очень испуганными. Их карманы тоже были полны награбленных вещей. Комитет тщательно записал все эти вещи… Юнкеров обезоружили. «Ну что, будете еще подымать оружие против народа?»… «Нет!» — отвечали юнкера один за другим. После этого их отпустили на свободу».

Американский журналист в компании своих коллег отправился внутрь дворца, где все они были вскоре задержаны солдатами. Их приняли за грабителей и провокаторов, и лишь вмешательство говорившего по-французски комиссара ВРК из офицеров спасло положение.

Журналисты расспросили офицера о судьбе женского батальона, охранявшего Зимний. «Они все забились в задние комнаты, — рассказал он. — Нелегко нам пришлось, пока мы решили, что с ними делать: сплошная истерика и т. д… В конце концов, мы отправили их на Финляндский вокзал и посадили в поезд на Левашево: там у них лагерь».

Джон Рид в примечаниях приводит выводы специальной комиссии Городской думы, которая была сформирована на следующий день для расследования информации о массовых изнасилованиях военнослужащих женского батальона, в результате которых многие женщины покончили с собой. 3 (16) ноября эта комиссия вернулась из Левашова: «Г-жа Тыркова сообщила, что женщины были сначала отправлены в Павловские казармы, где с некоторыми из них действительно обращались дурно… Другой член комиссии — д-р Мандельбаум сухо засвидетельствовал… что изнасилованы были трое и что самоубийством покончила одна, причем она оставила записку, в которой пишет, что «разочаровалась в своих идеалах»[170].

Также не все просто с грабежом Зимнего дворца. Утверждать, что его совсем не было, как минимум опрометчиво. Дело в том, что уже 1 (14) ноября от имени комиссаров по охране музеев и художественных ценностей (через 7 дней после переворота в большевистском правительстве существовали уже и такие должности) были опубликованы следующие воззвания:

Штурм Зимнего дворца завершился около 2 часов ночи 26 октября. Арестованных министров Временного правительства поместили в Петропавловскую крепость — по иронии судьбы, здесь же, в Петропавловской крепости, содержались после Февральской революции министры царского правительства. Премьер Керенский бежал из Петрограда еще 25 октября. Временное Правительство просуществовало в России меньше восьми месяцев.