Снова и снова - Сьюзен Джонсон

«Будь ты проклята во веки веков!» Когда наконец до неё дойдёт, что независимость – это слишком хорошо для. таких, как она? В восемнадцатом веке женщинам нечего было и мечтать о независимости – для них её попросту не существовало. Чёрт побери, и хватило же кому-то ума выдумать эту приманку! Саймон вполне допускал некоторые вольности для тех, кого в обществе принято было называть синими чулками. Но и то только в том случае, если у них было достаточно денег на такие сумасбродства, а мужчины окончательно поставили на них крест. Тысяча чертей! Каро не отвечала ни одному из этих условий. И уж если кто виноват в том, что она вбила себе в голову эти безумные взгляды, так это её покойный папаша. Он растил её как сына, которого у него не было.

Ну что ж, по крайней мере в Париже женщины знают своё место и ведут себя соответственно. Не то чтобы ему не хватало женского внимания в Лондоне, но… он вдруг с досадой поморщился, засомневавшись в том, так ли уж ему хочется снова оказаться в этом пёстром водовороте платьев и кружев.

Если же ему станет скучно в Париже, всегда остаётся возможность пощекотать себе нервы, вызвав на дуэль Анри Лувуа.

Переправа через Ла-Манш прошла на редкость неудачно. Декабрьский ветер приобрёл силу урагана, и водяные валы вздымались на такую высоту, что капитан герцогской шхуны был уверен, что их вот-вот накроет волной и они закончат свои дни на дне пролива. Шхуну заливало по самые верхушки мачт, она скакала на волнах, как мячик, и Саймону самому пришлось взяться за штурвал, чтобы удержать её по ветру.

Едва успев слегка протрезветь, ошеломлённый напором ветра и волн, он привязал себя к штурвалу и вызвал шторм на поединок, обратив всю свою ярость на бушевавшую стихию. После долгих недель беспамятства, вызванного парами алкоголя, он по крайней мере обрёл осязаемого врага и ринулся в схватку с отчаянием одержимого. Он был рад противостоять жестокому холоду, бешеным волнам и ураганному ветру, выжимавшему воздух из лёгких. Оцепенение прошло, и он снова стал что-то чувствовать.

Во всяком случае, он наконец-то вспомнил, что значит просто радоваться жизни.

Когда вечером того же дня они подошли к Кале, от их главного паруса оставались одни клочья, и шхуна кое-как держалась на курсе. Едва успели причалить, как матросы повалились на колени и стали целовать землю, не в силах сдержать свою радость. Их восторг был более чем оправдан: шхуна Саймона оказалась единственным судном, на котором в этот шторм не потеряли ни одного человека. Почтовый пакетбот пошёл на дно со всем экипажем, с шести других кораблей за борт смыло по нескольку человек, а датское торговое судно было вышвырнуто на скалы южнее гавани и разнесено в щепки.

Саймон принимал поздравления от местных моряков с равнодушием, отнесённым на счёт национальной английской флегмы. Этим простодушным людям было невдомёк, что его попросту не волновало, выживет он или погибнет в этом шторме. Они не в состоянии были оценить ту мрачную бездну, в которой пребывала его душа.

После того как экипаж судна был устроен на время его отсутствия, а с капитаном обсудили предстоящий ремонт, герцог погрузился в карету, которую каким-то чудом не смыло за борт, и покатил в Париж.

Его нисколько не привлекала перспектива встречать Рождество в кругу семьи, как положено по обычаю. Он собирался провести эти дни в Париже.

В замке Незертон гости начали собираться за две недели до Рождества. Явилась вся многочисленная родня Джейн и родители Йена. Даже его братьям, служившим в Индии, в этом году дали праздничный отпуск. Каждый вечер в честь собравшихся гостей давались торжественные обеды, на которые приглашали сквайров, живших по соседству, вместе с семьями. Повсюду горели праздничные гирлянды, из леса доставили толстое рождественское полено и торжественно водрузили в камин в главном зале замка. Со всей округи в Незертон собрались бродячие танцоры, кукольники и певцы. Артисты устраивали свои представления, не давая гостям скучать, за что радушные хозяева кормили их до отвала и не жалели доброго виски.

К счастью, у Кэролайн не было свободного времени, поскольку она присматривала за Хью, Джоанной и целой толпой их кузенов и кузин, приехавших на праздник с родителями. Так что со взрослыми гостями Каро практически не общалась. Орда бесшабашных сорванцов, возбуждённых царившей в замке суетой, требовала постоянного внимания, и к вечеру гувернантка валилась с ног от усталости.

В общем-то она была благодарна такому повороту событий. Возня с детьми не давала отвлечься на мрачные мысли. В первые дни после отъезда Саймона ей стоило большого труда не поддаваться соблазну и не искать способ принять его предложение, сохранив хотя бы видимость собственного достоинства. Как ни крути, для неё было немыслимо опуститься до положения простой содержанки.

Мало того, что разрыв с Саймоном оставил в её душе кровоточащую рану: Рождество было таким праздником, когда хочешь не хочешь, а пожалеешь о том, что осталась на свете одна-одинёшенька и у тебя нет родных. Она страдала от одиночества даже в самом шумном обществе и была только рада тому, что дети не давали ей ни минуты покоя. Ей попросту некогда было предаваться унынию.

Кроме того, в те редкие вечера, когда она была свободна, Кэролайн прилежно продолжала работу над своим романом, частенько засиживаясь над рукописью далеко за полночь. Похоже, в эти дни её героиня заметно укрепилась духом в борьбе с суровой реальностью. Вымышленный мир стал как бы отражением собственной судьбы Кэролайн и её упорной борьбы за свободу.

Она торопилась закончить книгу, чтобы в новом году отправить её в издательство в Лондон. Если другие женщины, наделённые литературным талантом, смогли достичь успеха и заработать достаточно денег на своих книгах, кто мешает Кэролайн сделать то же самое? Слава Богу, Англия была цивилизованной страной, где женщины имели право публиковать свои произведения наравне с мужчинами. Это давало ей надежду. Или хотя бы повод для надежды.

О том, чтобы восстановить родовое поместье на скудное жалованье гувернантки, нечего было и мечтать.

Но при условии литературного успеха можно было позволить себе строить любые воздушные замки.

* * *

За четыре дня до Крещения, когда уже вот-вот должны были позвонить к обеду, Кэролайн получила приглашение от графини.

Войдя в хозяйский будуар, гувернантка увидела леди Джейн сидящей за туалетным столиком; возле неё суетились служанки. Одна укладывала хозяйке волосы, а другая подгибала края пышных рукавов. Джейн жестом пригласила Кэролайн подойти поближе, велела девушкам оставить их вдвоём, повернулась на стуле и посмотрела на Кэролайн, не скрывая своей озабоченности.

Недовольство хозяйки стало новой, весьма нежеланной строкой в той шкале ценностей, что Кэролайн пришлось усвоить заодно с положением гувернантки в чужом доме. Однако она заставила себя улыбнуться как можно безмятежнее.

– Я хочу попросить об одолжении, – начала Джейн. – Кузен моей матери, виконт Фортескью, свалился на нас как снег на голову. – Её недовольная мина стала ещё мрачнее. – Он не охотится и вообще не любит стрельбу, – сообщила она с сердитой гримаской, – и я позволила себе надеяться, что ты будешь настолько добра, что развлечёшь его беседой за обедом и избавишь меня от этой головной боли. Он служил помощником секретаря или кем-то там ещё где-то в иностранном посольстве, если я не ошибаюсь. – Она рассеянно взмахнула рукой. – И по мне, он слишком… учёный, – заявила она, не скрывая своего неодобрения. – Я буду тебе бесконечно признательна, если ты избавишь меня от него хотя бы на этот вечер.