Украсть Ленина - Алекс Тарн

— Здорово, бичи! — сказал Вовочка. — Принимаете в компанию?

Парень и мужик взглянули на женщину. Скорее всего, решала тут именно она. Женщина молчала, щурясь на огонь из-под цветастого, небрежно повязанного платка.

— А может, и принимаем, — мосластый ощерил ряд металлических зубов, что, видимо, означало улыбку. — Смотря кого.

— Кого? — переспросил Вовочка. — Важно не кого, а с чем. Вот!

Он шагнул назад к Вене, взял ведро, поставил к костру. От резкого движения портвейн колыхнулся и плеснул в огонь. Огонь попробовал вино, отдернул язык и зашипел от отвращения.

— Ох и ни хрена себе… — медленно проговорил мосластый, добавив еще длинный ряд коротких слов, выражающих крайнюю степень положительного удивления жизнью. — Ты глянь, Альбинка, какие люди нонеча в гости ходют. Сашка, тащи стаканы!

— Вот сам встань, да принеси, — нарушила молчание женщина. — Что он тебе, слуга? Сиди, Сашок. И вы тоже садитесь, коли пришли.

Где-то за вагонами свистнул маневровый тепловоз. Мужик принес два граненых стакана.

— Как банковать-то будем? — он вопросительно посмотрел на Альбину. — По-всякому пил, но так чтоб из ведра… Как кони, ядрена матрена.

Молодой прыснул и по-жеребячьи заржал, словно хотел обосновать найденный старшим товарищем образ. Альбина недовольно двинулась.

— Да хоть бы и как кони… — презрительно сказала она и, встав на четвереньки, склонилась над ведром.

Остальные смотрели, затаив дыхание, даже портвейн перестал пузыриться. Уровень жидкости в ведре немного посомневался, дрогнул и ощутимо пополз вниз. Мужик в ватнике беспокойно заерзал:

— Альбиночка… Альбиночка…

— Не мешай женщине, — величественно вступился Вовочка. — Пусть пьет, сколько хочет. Надо будет, еще принесем.

Наконец Альбина подняла голову и облизнулась. Глаза ее блестели, вокруг рта немедленно начала запекаться серебристо-малиновая корка. Мосластый тут же зачерпнул стакан и стал пить, жмурясь и часто двигая кадыком. Молодой последовал его примеру. Альбина икнула и посмотрела одним глазом на Веню, а другим на Вовочку.

— Хороша водичка, — она снова икнула. — А гости что же не пьют?

— Здоровье не позволяет, — объяснил Вовочка. В голосе его звучало искреннее сожаление. — Мы только крепкое потребляем. По причине печеней, разрушенных на стройках народного хозяйства. Владимир Ильич, передайте баночку.

Коротышка не двигался. Полураскрыв рот, он взирал на портвейнопитие.

— Владимир Ильич!

— Да-да, — спохватился коротышка, передавая банку с коньяком. — Извините, батенька, загляделся, залюбовался. Это же искусство! Какие у нас все-таки люди! Какой науд!

— При даме не материться! — предупредил мосластый, зачерпывая третий стакан. — А то сам на уд пойдешь.

— Искусство, настоящее искусство! — продолжал восхищаться коротышка. — В мое вымя, батенька, это называлось киять.

— В его время это называлось «кирять», — перевел Веня, забирая у Вовочки банку. — А винище, соответственно, «кирно». Так, дитятко?

— Так, батенька, так, — подтвердил коротышка. — Киять и кино. Из всех искусств важнейшим для нас является кино!

Он с энтузиазмом отхлебнул из банки. Альбина недовольно икнула. Уже некоторое время она безуспешно пыталась сфокусировать взгляд на Вовочке.

— Ну и куда же вам надо? — она погрозила полусогнутым грязным пальцем. — Не задарма же вы коней поите, а?

Молодой прыснул в недопитый стакан и заржал.

— Да мы так… — неопределенно ответил Вовочка. — Мы это…

— Да ты не стесняйся, говори. Местов у нас теперь много.

— А куда вы едете?

Альбина сделала размашистое движение рукой, едва не упав при этом в костер. Она стремительно пьянела.

— Мы не едем, мы везем. Понял? На север везем. В Приозерск. Слыхал о таком городе? Завтра выезжаем.

— Самое то, — поспешно сказал Вовочка. — Значит, дашь вагончик? Нам всего-то один и нужен.

— Всего-то один… — женщина завозилась, зашарила сбоку от себя, будто ища что-то. — Хрен с тобой, бери. Хоть два бери. Местов много… Фикса, покажешь! Дай ему колькин, он почище…

Она нашарила наконец рукав молодого и потянула его на себя.

— Пошли, Сашка. Будешь меня… — последнее слово утонуло в икоте, но было, несомненно, правильно понято Сашкой.

Парень встал, поспешно допивая последний стакан. Половины ведра уже как не бывало. Мужик в ватнике покачал головой. Он явно не одобрял происходящего, но не осмеливался возражать.

— Вона, — вполголоса сказал он через некоторое время, кивая в темноту, из которой слышались ругательства и пьяный смех удаляющейся парочки. — Видали? Жена называется.

— Жена? — удивился Веня. — Твоя? Я думал, она бригадирша.

Мосластый присвистнул.

— Какое там… Бригадир в Оренбурге остался. Дрезиной задавило. Нас из Омска восемь человек выехало. По два на кажный вагон. Всего четыре вагона, по двенадцать телок. Сначала все путем было, пить-то, конечно, пили, но в меру.

— В меру? — недоверчиво переспросил Вовочка. — Бригадира-то, небось, по пьяне задавило?

— По пьяне, — согласился мужик. — Значит, может, и не в меру. Но без бригадира совсем беспредел пошел…

Он отчаянно махнул рукой и стал загибать пальцы.

— Сначала Колька своего кореша зарезал. Кореша — в морг, Кольку — в милицию. Потом в Нижнем Сашкиному братану пальцы башмаком оторвало. В больничку увезли. А четыре дня назад бригадирову бабу сожрали… — мосластый осушил очередной стакан и, морщась, заключил. — Вот и считай…

— Сужаали? — заинтересованно переспросил коротышка. — Так по яму и сужаали? Своего же товаеща?

— Так прямо и сожрали, — подтвердил мужик. Поразительно, но он понимал коротышку без переводчика. — Только зачем «своего товарища»? Ее ж не мы сожрали, а свиньи. А бригадирша, даром что не гусь, а все одно — свинье не товарищ.

— А свиньи-то откуда?

— Так это… из Белоруссии свиньи. Два вагона. Встретились на прошлой сортировочной. Сели вместе, выпили за встречу. Ну, а потом она в вагон полезла, спать. Думала, что в свой, а вагон-то свиной оказался. Залезла, да и упала к ним в загородку. А свиньи голодные, с самого Минска не кормленные…

— Почему не кормленные?

— Так это… — мужик развел руками. — Пьют ведь. Не до того. А голодная свинья это тебе не телка. Телка разве что языком тебе морду вылижет. А если случайно потопчет, или, к примеру, придавит, то тоже не до смерти. А свинья — нет. Свинья жрет. Вот и сожрали.

— Насмерть?

— Так это… как же не насмерть-то? От ней, почитай, и не осталось ни хрена. Ноги у ей в кирзачах были, ноги и остались. Кирзу даже свинья не берет. Крепкая вещь кирза… — мосластый похлопал себя по голенищу. — Были бы яловые или, к примеру, хром, сожрали бы и ноги. А так хоть есть что похоронить. Кирза…