Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье

Однажды она высказала Королю свое неудовольствие тем, что он называл ее «госпожа Регентша», на что тот ответил: «Вы правы, желая равенства наших лет, ибо моя кончина будет началом Ваших тягот: Вы плакали, когда я наказывал, возможно, излишне строго, Вашего сына, но придет день, когда Вы заплачете еще горше от зла, которое причинят ему или Вам самой.

Вам не по нраву, что у меня есть любовницы, но Вам едва ли удастся избежать оскорблений от тех, кто завладеет сыном.

Могу заверить Вас в одном: зная Ваш характер и предвидя, каким он может быть при Вашей настойчивости и его упрямстве, Вам наверняка с ним не поладить».

Это было сказано после того, как наследник престола наотрез отказался, как его ни уговаривали, перепрыгнуть через ручей в парке Фонтенбло, что привело Короля на глазах придворных в такое бешенство, что, если бы ему не помешали, он схватил бы его и стал макать в воду.

Десять лет прошло, как принцесса приехала во Францию. Она была довольна, а трудности, с которыми она сталкивалась в это время, были столь незначительны, что кажется, Всевышний попустил их, скорее дабы пробудить ее разум, чем испытать его.

Настоящие переживания начались для нее в 1610 году, когда Король открыл ей свое намерение подчинить себе Милан, Монферрат, Геную и Неаполь; отдать герцогу Савойскому большую часть миланских и монферратских земель в обмен на графство Ниццы и Савойи; объединить в одно королевство Пьемонт и области Милана, добиться признания герцога Савойского королем Альпийским и, после отделения Савойи и Пьемонта, возвести крепость на границе этих королевств, оставив за собой доступ в Италию.

Он хотел заинтересовать всех государей Италии своими завоеваниями, Республику Венецию – некоторым расширением ее территории за счет его владений, великого герцога Флоренции – передачей ему крепостей, которые, по его словам, были отняты у него испанцами, а герцогов Пармы и Модены – увеличив их владения, герцога же Мантуи – щедро вознаградив за Монферрат кремонскими областями.

Для выполнения этого великого замысла он полагал отправиться во Фландрию, положить конец беспорядкам, вспыхнувшим в Клеве и Жюлье после смерти герцога Клевского, разжечь войну в Германии, но не с тем, чтобы овладеть землями за Рейном, а с тем, чтобы отвлечь своих врагов от своего замысла.

Затем аппетит его разыгрался: помимо своих итальянских планов, он решился напасть на Фландрию, о которой подумывал время от времени; помышлял он и о том, чтобы сделать Рейн границей Франции, возведя на нем три или четыре крепости. Но на тот момент его целью было послать в Италию маршала Ледигьера с пятнадцатью тысячами пеших воинов и двумя тысячами всадников: они уже были почти полностью сосредоточены в Дофинэ.

Маршалу предстояло соединиться с герцогом Савойским, который со своей стороны должен был выставить десять тысяч пехотинцев и тысячу конных, и вместе приступить к осуществлению королевского замысла в Италии. Самому ему в это время предстояло находиться во Фландрии и Жюлье с армией из Шампани, состоящей из двадцати пяти тысяч пеших воинов и трех тысяч конных.

Жюлье был сам по себе достаточным поводом для его предприятия: покойный герцог Клевский оставил наследницами двух дочерей, старшая из которых была замужем за курфюрстом Бранденбургским, а младшая – за герцогом Нейбургским.

Император – это была обычная практика для Австрийского дома, не упускавшего случая под благовидным предлогом расширить свои владения, – тотчас после смерти герцога Жюлье послал туда солдат эрцгерцога Леопольда, который и захватил одноименную крепость, словно отсутствие наследников мужского пола оправдывало появление там всех сановников Империи.

Поскольку речь шла о том, чтобы защитить слабого от сильного, поддержать дело, правота которого была настолько явной, что не оставляла никаких иллюзий его противникам, я с полным основанием заявляю, что этот повод был достаточно весом, чтобы послужить Королю единственной причиной собрать такие большие силы.

Однако дабы не поступиться ни в чем правдой, помимо вышеупомянутых военных планов, в основе которых лежало законное право государя вернуть себе свои владения, я не могу умолчать и о том, что любовь сыграла не последнюю роль в этой знаменитой кампании. Король хотел использовать этот повод, чтобы отобрать у эрцгерцога принцессу[44].

Как тут не обмолвиться, что страсть, свойственная мужскому полу, может быть опасной для государей, поскольку последствия ее могут быть губительны и для них самих, и для их государств.

Именно ослепившая его любовь вела Короля в этом великом предприятии. Вполне вероятно, что, после того как он покончил со спором о Жюлье и вырвал из рук иностранцев принцессу Клевскую, эта же любовь остановила его. Тот, кто ведом слепцом, часто сбивается с пути и никогда не идет прямо к цели.

Королева была застигнута врасплох и вовсе не готова расстаться со своим любезным супругом. Ее пугает не только разлука, но и возможный успех его замысла, и она пытается переубедить Короля, напоминая ему о юном возрасте их сына, о своем недостаточном опыте в делах, о его собственных годах, когда уж можно было бы пользоваться плодами побед, доставшихся ему такой дорогой ценой, но все напрасно.

Мало кто из государей, и даже просто среди мужчин, прислушался бы к голосу рассудка, не позволив любви и славе увлечь себя; человеческий разум часто оказывается не в силах противостоять этим двум мощным страстям.

Король упорствует и поднимает в ружье такое войско, что удивляет этим своих врагов, восхищает друзей, держит в страхе всю Европу и даже Восток, где турецкий султан заключает мир с персами, готовясь обороняться и задержать, в случае необходимости, продвижение французов.

Следует упомянуть и о нескольких важных и вполне правдивых фактах, известных очень немногим: я узнал о них от Королевы и президента Жанена, а они услышали из уст самого Короля.

Этот великий государь подумывал о проведении значительных перемен в управлении государством, но не знал, как их осуществить.

Г-н де Сюлли не совсем устраивал Короля, он хотел отставить его от управления финансами и передать эту должность Арно. Не раз говорил он Королеве о том, что устал от дурного нрава де Сюлли, что, если тот не изменит поведения, ему придется на своей шкуре испытать его справедливый гнев.

Недовольство его вызрело, но момент для увольнения де Сюлли еще не пришел. Великие замыслы, которые вынашивал Король, заставляли его думать, что еще не время для подобных изменений; с другой стороны, ему все труднее становилось выносить как возражения герцога де Сюлли, так и подозрение не столько в неискренности, сколько в нечистоплотности, повод к которому тот подавал.

Если де Сюлли вызывал недовольство Короля, то де Сийери не во всем его устраивал: обладая связями, опытом, сообразительный и ловкий в дворцовых делах, он, на свое несчастье, был недостаточно решительным и неспособным справиться с поручением, в которое требовалось вложить и частичку души, и изобретательность.