Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, Ольга заметила маленькую красную книжицу стихов, в которой «само счастье расписалось Бориной рукой»: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя». И дата, 4 апреля 1947 года, когда их близость «казалась Боре[240] потрясающим подвигом и наградой».
Среди горы бумаг на столе Абакумова обнаружились и другие подписанные книги стихов и переводов Бориса, ее личный дневник, перевязанные стопки писем (общим счетом 157), разные фотографии Ольги, множество книг на английском языке и некоторые собственные стихи Ивинской. Она сидела на стуле, готовясь встретить свою судьбу. Повелев себе отбросить всякие надежды, она решила дождаться конца и не терять достоинства.
– Ну что, антисоветский человек Борис или нет, как по-вашему? – сурово спросил Абакумов и, не дожидаясь ее ответа, продолжал: – Почему вы так озлоблены? Вы же за него боялись почему-то! Сознайтесь, нам все известно. Ведь вы боялись?
Поскольку Ольга не знала, кто ее допрашивает, она отвечала бесстрашно, без всяких предосторожностей, которых в обычном случае требовал бы разговор с такой опасной фигурой, как Абакумов.
– За любимого человека[241] всегда боятся, – ответила она. – Выйдет на улицу, кирпич может упасть. Относительно того, антисоветский ли человек Б. Л., – на вашей палитре слишком мало красок, только черная и белая. Трагически недостает полутонов.
Абакумов поднял брови и жестом указал на стопку конфискованных у Ольги книг.
– Откуда к вам попали эти книги? – спросил он. – Вы, вероятно, понимаете, почему сейчас находитесь здесь?
– Нет, не понимаю, ничего за собой не чувствую.
– А почему вы собрались удирать за границу? У меня есть точные сведения.
Ольга возмущенно возразила, что никогда в жизни не собиралась уезжать из России.
Абакумов нетерпеливо отмахнулся:
– Вот что, советую вам подумать, что за роман Пастернак пускает по рукам сейчас, когда и так у нас столько злопыхателей и недоброжелателей. Вам известно антисоветское содержание романа?
Ольга стала пылко возражать, пытаясь сбивчиво описать содержание уже завершенной части романа. Абакумов оборвал ее:
– У вас еще будет время подумать и ответить на эти вопросы. Но лично я советую вам усвоить, что мы все знаем, и от того, насколько вы будете правдивы, зависит и ваша судьба, и судьба Пастернака. Надеюсь, когда мы еще раз встретимся, вы не будете ничего утаивать об антисоветском лице Пастернака. Он сам об этом достаточно ясно говорит. Уведите ее![242] – повелительно обратился он к конвоирам.
Когда Ольгу вели обратно по коридорам к камере, часы Лубянки показывали три часа ночи.
Ольга беспокойно ворочалась, пытаясь уснуть под ослепительным светом ламп. Она начинала понимать, как действует депривация сна, поскольку мысли у нее стали путаться и чувствовала она себя опустошенной. Как раз когда она решила лечь спать и накрыла лицо носовым платком в попытке спрятать глаза от света мощных ламп, дверь с лязгом отворилась.
И вновь ее повели по длинному коридору, на этот раз в кабинет попроще, занимаемый человеком в военной гимнастерке, которого она прежде не видела. Он назвался Анатолием Сергеевичем Семеновым (скромным следователем), а потом объяснил, что накануне ее допрашивал сам министр Абакумов.
Семенов уговаривал Ольгу признать, что они с Пастернаком планировали бежать за границу, и объявить роман Пастернака антисоветским. Когда Ольга снова запротестовала, говоря, что она не знает за собой никакой вины, Семенов иронично заметил:
– Ну через полгода, через восемь месяцев мы установим, есть у вас вина или нет.
Ольга похолодела: «Некая грань перейдена, дверь захлопнулась, и мне отсюда уже не выйти».
Семенов стал расспрашивать Ольгу о ее семье:
– Расскажите о своем отце.
– Насколько я знаю, мама разошлась с ним в 1913 году. От моего дяди Владимира мне известно, что он в 1914 году умер от тифа, – ответила Ольга.
– Не договариваете! – прикрикнул на нее Семенов. – У нас есть сведения, что в 1918 году он примкнул к белым. Ваша мать была репрессирована за свою антисоветскую деятельность?
– Никакой антисоветской деятельностью она не занималась.
– Расскажите о своем знакомстве с Б. Л. Пастернаком.
– Познакомились в декабре 1946 года в редакции «Нового мира», где я тогда работала.
– Когда вступили в интимную связь?
– Интимную связь установили в апреле 1947 года…[243]
Допросы у Семенова стали для Ольги еженощным мучением. Он не был с ней как-то особенно груб и, к счастью, никогда не прибегал к физическому насилию. Она ценила это, поскольку узнала от своих сокамерниц, что некоторые следователи проявляли агрессию, били их по лицу и оскорбляли. Семенов же вместо этого разговаривал насмешливо, бесконечно повторяя одну и ту же стереотипную фразу о том, что Пастернак «ест русский хлеб и сало и садится за английский стол».[244] Ольгу все сильнее раздражала эта фраза, которую она слышала снова и снова. Под конец Семенов объявил, что Пастернак – британский шпион. Тот факт, что у него были родственники[245] в Англии и он несколько раз встречался с британским дипломатом Исайей Берлиным, был для следователей доказательством его предательства.
Семенов допрашивал Ольгу несколько недель. Разговоры всегда крутились вокруг одних и тех же тем. «Так потянулись мои лубянские будни,[246] – позднее вспоминала она, – оказалось, что будни бывают и в аду». Типичный ее допрос выглядел примерно так:
Семенов: Охарактеризуйте политические настроения Пастернака, что вам известно о проводимой им вражеской работе, проанглийских настроениях и изменнических намерениях?
Ольга: Его нельзя отнести к категории антисоветски настроенных людей. Изменнических намерений у него не было. Он всегда любил свою родину.
Семенов: Однако у вас изъята книга на английском языке о творчестве Пастернака. Как она к вам попала?
Ольга: Эту книгу действительно принес мне Пастернак. Это монография о его отце, художнике, изданная в Лондоне.