Римские каникулы - Виктория Токарева

В купе сидел старик, комсомолец двадцатых годов. О нем нельзя было сказать: «старичок» или «дедуля». Он был именно Старик, во всей мощи этого понятия, как хемингуэевский старик, поймавший большую рыбу. Или рыба его.

Тамара разговаривать не хотела. Юра пообещал приехать через два-три дня, и тогда они все решат на московской территории. Тамара грезила наяву, отгородившись Юрой от Старика. А ему, наоборот, хотелось поделиться, он рассказывал о юбилее, кого он встретил из старых друзей. Почти все умерли. ТАМ больше, чем здесь. Но все же он встретил двоих. С одним из этих двоих он сидел.

– Где? – очнулась Тамара.

– Как где? В лагере.

– А за что? – Тамаре вдруг подумалось, что Старик тоже ударил тещу топором по голове.

– Вы что, не знаете истории нашей страны? Я – часть истории.

– Скажите, а тюрьма ломает? – наивно спросила Тамара. Она не могла отключиться от Петька.

– Как видите, остался цел.

– А что помогло вам выжить?

– Очень простые вещи: Вера, Надежда, Любовь.

– Любовь к женщине? – уточнила Тамара, поскольку могла быть еще любовь к Родине.

– К жене. Выжить только для себя одного неинтересно. А вот ради жены…

– А дети у вас были?

– Почему «были»? И есть. И внук уже женился. Хорошие ребята. В Анголу работать поехали. Я спрашиваю: зачем вам жить в таком климате? А они: денег заработать. Хотят машину, квартиру, мебель, все сразу. А нам в молодые годы ничего не надо было. Мы жили общими интересами, а сейчас каждый за себя и каждый себе.

– Время было другое, – предположила Тамара.

– Нам досталось время надежд. А вам – после надежд. А может, я просто устал и мне пора домой.

– Домой – это куда? – не поняла Тамара.

– Туда, где все.

– А любовь? – напомнила Тамара. – Пусть Вера и Надежда устарели. Но Любовь – вечная девушка, одинаковая во все времена.

– О! Где мои семьдесят пять лет… – посожалел старик.

– А сейчас вам сколько?

– Семьдесят шесть.

Тамара засмеялась. Купе было маленьким и моментально наполнилось радостью.

Вошла проводница, строго потребовала билеты и деньги за постель.

Проводница была та же самая. Она не узнала Тамару, хотя прошло всего два дня. А может, сделала вид, что не узнала. У нее были свои сложности, и какое ей дело до того, что кто-то выскочил из колеса в тюрьму, а кто-то в любовь.

Дома все было по-прежнему. Два дня – срок и большой и малый. В отдельной судьбе может все перевернуться за два дня, а мир и не заметит. И в этом спасение, иначе только успевай переворачивайся вместе с отдельными судьбами.

Муж пил в мастерской и не появлялся. Мать ходила молчаливо-сумрачная и агрессивная. Не огибала предметы, а шла напролом, и все за ней летело, грохотало, только что не горело огнем. Она не мирилась с тем, что зять пьет, и ничего не могла изменить. И у нее было такое чувство, будто она живет в выгребной яме и не может из нее выбраться.

Увидев Тамару, мать полыхнула глазом, метнула невидимую шаровую молнию. Но невидимая молния, как пластмассовый шарик, ударилась о Тамарину благостность. Она обняла мать, поцеловала в мягкую щеку. Вдруг подумала: «А ведь ее тоже, наверное, любили. И она любила».

Тамара вспомнила, как через какое-то время после отцовой смерти у матери один за другим появились два Яшки – худой и толстый. Домработница не одобряла Яшек, звала их «Яшка толстый» и «Яшка здохлый». У «здохлого» был сын. Этот сын остановил мать от решительного поступка. А Яшка толстый заведовал мебельным магазином, он достал мебель, но надул в деньгах. Надул незначительно, однако мать была глубоко оскорблена бытовой приземленностью своего рыцаря: сватался, предлагал руку, а другой рукой наживался на любимой женщине.

Обоим Яшкам не суждено было состояться в ее судьбе.

– Мама, ты помнишь Яшек? – спросила Тамара.

– Тю… – подивилась мать. – Нашла что вспомнить.

В ее речи время от времени проскакивали украинизмы: тю, отож, не в року…

– Ну почему же? – возразила Тамара. – Зачем обесценивать свое прошлое?

– Был бы у меня старичок, не путалась бы у вас под ногами, – неожиданно грустно сказала мать. – Муж по-настоящему нужен после пятидесяти. Чтобы не быть одной.

Тамара не ожидала, что в матери зреют эти мысли. Ей казалось: она довольна старостью, если старостью вообще можно быть довольной.

– Но мы же есть у тебя, – напомнила Тамара.

– Вы у меня есть. А вот меня у вас нет.

– Не говори ерунды, – смутилась Тамара и пошла к сыну.

Она ушла от матери и от разговора, потому что в ее замечании был высокий процент правды. Они пользовались ее трудом, но игнорировали ее жизненный опыт. Мать не интересовала их как личность. Когда она принималась рассуждать и поучать, Тамара в глубине души мечтала, чтобы мать была глухонемая: все делала и молчала.

Зять и внук не замечали даже ее трудов. Им казалось, что чистота в доме, борщи, пироги с яблоками, чистые рубашки появлялись сами по себе, без чьих-либо усилий. Мать в отместку звала их «исплотаторы». Тамара часто видела старух-американок с голубыми букольками, путешествующих по свету в инвалидных колясках. И никому это не смешно. Наоборот. Уважение к жизни. А мать… ведь она не старая. Ей шестьдесят лет. Но живет без надежд, как сказал Старик, «после надежд». Нервы разрушены однообразием жизни. Тянутся дни – одинаковые, как под копирку, на общем неблагоприятном фоне. Может быть, кто-нибудь додумается и напишет диссертацию на тему: «Тещи алкоголиков». Но тещи в науке не учитываются. Тещи и Старики – это прошлое. Было и прошло.

– Мама, ты хотела бы поехать за границу? – громко спросила Тамара.

– Тю… – отреагировала мать.

Она не умела жить для себя. Не научилась.

Сын Алеша вторую неделю ходил в третий класс. Тяжело просыпался после лета. Он вообще тяжело просыпался, хоть водой поливай. Тамара водой не поливала, будила нежностью, обцеловывала с ног до головы. Он был худой, теплый, как кролик. Нуждался в ласке, как в кислороде, и сам был ласковый, как девочка. Когда они бывали на людях, Алеша не отходил от матери, клал голову ей на плечо, будто закреплял за собой: это мое. Иногда такая скульптурная группа была неуместна, скажем, в театре или в кабинете у врача. Тамара, как бы извиняясь, говорила: «Это не отогнать». Она не представляла себе, что Алеша когда-нибудь женится и будет класть голову на плечо чужой женщины. Она уже сейчас, заранее готова была истребить эту другую. В ней зрела свекровь.

Алеша открыл глаза, сел на кровати. Он измучился за два дня разлуки.

– А что ты мне привезла? – живо поинтересовался он.

Тамара всегда что-то приносила ему с работы, и он привык к празднично-дающим маминым рукам. А сейчас из другого города явилась с пустыми руками. Все забыла. Слава богу, еще себя привезла.