Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте? - Михаил Делягин

Ведь общество меняет все — технологии, политический строй, способ общения, — кроме своей собственной культуры. Культура — это генотип общества: ее базовые, фундаментальные черты не меняются на всем протяжении его жизни.

Это особенно наглядно видно на примере нашей страны.

Все время ее существования, включая последние жестко конфликтующие и даже прямо отрицающие друг друга исторические периоды: Московское царство, Петербургское самодержавие, Советский Союз, охваченная распадом и смутой нынешняя Россия, скреплено единой русской культурой. Конфликт между этими периодами настолько глубок, что можно говорить о существовании трех наследующих друг другу народов: исторического русского, прошлого советского и лишь формирующегося сейчас (с оптимистической точки зрения) российского.

Эти народы объединены в единую, пусть даже и проходящую мучительные катаклизмы, цивилизацию только одним: русской культурой.

Большинству культур свойственно четкое проведение «границы гуманизма». Их представители отделяют «своих», признаваемых людьми не только биологически, но и социально (то есть не просто «имеющими права», но и «равноправных себе»), от «чужих», на которых гуманистические принципы, даже формально признаваемые всеобщими, на деле не распространяются.

Хорошо известны и подробно описаны культуры, считающие людьми в полном смысле слова лишь кровных родственников. Интеллигенция обычно умиляется многочасовыми выяснениями наличия или отсутствия исчезающе дальнего родства, происходящими при встречах носителей таких культур. Между тем исходной причиной столь трогательного ритуала часто является не сентиментальность или воспитанность, но жесткий прагматизм. Выясняя вопрос о кровном родстве, носители таких культур прилагают огромные усилия совсем не для того, чтобы при случае передать троюродной бабушке привет от внучатого племянника. Совместное перебирание ветвей генеалогических деревьев служит совершенно иной цели: выяснить, кто сидит перед ними — человек или же биологический объект, которого можно без зазрения совести обмануть, ато и убить[29].

Общеизвестны культуры, не считающие людьми в полном смысле этого слова представителей другого народа, другой расы или другого вероисповедания, не говоря уже о женщинах[30].

Довольно часто проводится «граница гуманизма» и по социальному признаку. Так, последовательный кальвинизм отказывал и отказывает в праве быть полноправным человеком беднякам (и во многих не кальвинистских в целом странах бедняки очень долго не имели политических прав). Недолго, но убедительно существовавшая культура диктатуры пролетариата (или, в случае «красных кхмеров», диктатура крестьянских партизан) отказывала в социальной полноценности богачам и священникам, а весьма часто и «буржуазной интеллигенции».

Интересен подход современной американской культуры: насколько можно понять, люди признаются людьми в социальном смысле слова в случае соответствия хотя бы одному из трех принципов:

образа жизни (жизнь в условиях, признаваемых американским государством демократическими);

политических убеждений (искреннее стремление к демократии западного образца, причем степень искренности определяют сами американцы);

политической целесообразности (жизнь в странах, являющихся союзниками США).

Весьма существенно, что все эти критерии изначально являются субъективными и всецело определяются интересами самих американцев. В зависимости от ситуации и вне связи со своими личными качествами одни и те же люди могут становиться безупречно «своими» и выталкиваться за «границу гуманизма», где их можно обвинять в чем угодно, «вбамбливать в каменный век» и морить химическим оружием, как тараканов.

В этой гибкости и прагматичности, в полном подчинении самой картины окружающего мира конкретным интересам принимающего решения субъекта — будь то индивид или государство — кроется один из секретов эффективности американского общества.

Как, впрочем, и одна из причин широкого распространения ненависти к нему.

Существенно, что до настоящего времени история человеческой цивилизации была связана с расширением «границы гуманизма», с расширением круга признаваемых людьми. Собственно, это медленное и сопровождающееся откатами, но неуклонное расширение и является основным содержанием социального прогресса человечества.

Как было показано выше, глобальный экономический кризис может не просто остановить это расширение — он может обернуть его вспять. Неизбежное в этом случае признание недочеловеками, подлежащими уничтожению, сотен миллионов, а скорее всего, и миллиардов людей будет означать отступление цивилизации в кромешный мрак варварства, в новые Темные века. На их фоне раннее Средневековье покажется эпохой просвещения, а Гитлер — наивным гуманистом.

Русская культура в этом историческом контексте уникальна своим органическим отрицанием бесчеловечного «мейнстрима». Это едва ли не единственная культура современного мира, носитель которой a priori воспринимает как человека в социальном смысле слова любого, являющегося человеком биологически. Именно в этом наиболее выпукло и полно выражается ее всеобщий, всеохватывающий, космический характер.

Этот подход настолько органичен для нас, что мы не сознаем его уникальность. Нам кажется, что все относятся друг к другу как к людям, и по-другому нельзя, и лишь когда нас начинают резать, как баранов, или морить либеральными реформами, у нас возникают смутные подозрения, которые мы разрешаем обвинением конкретных «врагов» в «бесчеловечности».

Между тем проблема наша заключается вовсе не в «бесчеловечности» наших конкурентов, но, напротив, во «всечеловечности» русской культуры, являющейся в этом отношении уникальной.

Вероятно, данная особенность связана с многоплеменным, а по мере расширения и многонациональным характером русской культуры, а затем, по мере освоения ею новых пространств, и самого русского этноса.

Не стоит забывать, что Россия, а длительное время — и русский народ — неуклонно формировались именно за счет признания «своими» людей других наций и даже религий. Это естественный для нас образ жизни, свойственный нашей культуре метод экспансии.

По сути дела, наше общество еще во времена Московского царства складывалось как «политическая нация»: как сообщество людей, объединенных ценностями (и даже не образом жизни, который может отличаться очень сильно) и потому максимально открытое для всех, готовых разделять эти ценности. Поэтому мы и считаем человеком, равным себе и обладающим всеми человеческими правами, не просто «своего», но всякого, кто потенциально может стать «своим», то есть всех не-преступников и не-врагов.