Ребус - Евгения Дербоглав

Церус приходил к ним без переводчика, он прекрасно владел варкским. Но за пределами квартиры Парцесов без переводчика он не появлялся, молодой человек даже жил у него. Ралд думал, что они любовники. Гралейцы были склонны к консервативному лицемерию, и мужчине признать за собой мужелюбие, а женщине – женолюбие позволялось лишь в артистических кругах. В противном случае тебя могли счесть порочным и грязным. Виалла с подачи Церуса быстро осваивала старогралейский, и Ралд, вспомнив, что раньше думал о ней как о простушке, заерзал в приступе стыда.

«Просвещенный народ ирмитов, – писал Ребус, – обязывал каждого члена общества, особенно женщин, выделять каждый десятый день для интеллектуальных трудов. Даже землеробы обязаны были отлучаться от дел телесных и вести беседы со своей душой и силами, их окружающими, чтобы урожай всходил буйным и обильным. Мужчины ирмитов создавали пламя из ниоткуда, поднимали глину на поверхность в виде неживых слуг, чтобы те сражались за них. А женщины изучали силы ищущие и созидающие, и до сих пор потомков ирмитов можно встретить среди почетных гражданок – врачей, глашатаев и законников».

Однажды их навестила Эстра Вица. Она сказала, что трудится над тем, чтобы Бенидора могла поговорить с Дитром.

– А твоя шеф-глашатай знает, что ты творишь? – обеспокоенно спросил Ралд. Раньше он бы хотел, чтобы Вице влетело. Сейчас он хотел этого меньше всего.

– Кажется, ты начал кое-что понимать, Найцес, – ответила Вица. В этот раз на ней не было причудливых головных уборов, зато широкие штаны были не из простой ткани, а из тяжелого шелка с фигурной вышивкой. Приглядевшись, Ралд увидел, что это тушканчики.

– Зачем тогда ты это делаешь?

– Глашатаи при обучении на отделении репутационистики проходят сложный курс по всемирной нравственности, Ралд, – спокойно ответила она. – Я имела слишком хорошие отметки по нему, чтобы мне было плевать на то, чем станет моя сущность после смерти.

– Эстра, – спросила её Виалла, – ты же не из варков, верно?

– Ты со мной работала лет семь и только решила спросить о моей национальности? – Вица равнодушно хлопнула ресницами. – Мать наполовину варка, наполовину гралейка, отец ирмит.

«Ученые из Конфедерации, Гралеи и других современных земель знают лишь, что некогда ирмиты подались на юг к варкам и другим племенам из-за того, что земли перестали быть плодородными, воздух наполнился пылью и демонами, а редкие оазисы захватили дикие кочевники. Конфедерация, направляя патриотов в Песчаное Освобождение, надеется на торговый выход к северному морю и мифические просторы для шахт, однако политики и военные с потугами их жалких телесных разумов не могут и представить, какие сокровища спрятаны под песками. Благодаря катастрофической консервации прекрасно сохранились древние захоронения ирмитов и их неживых воинов. Я не нашел библиотек, однако обнаружил в песках фрески с надписями и изображениями горящих людей. Знание малой части древнеирмитского языка, которую дает наше жалкое образование, а также расшифровка примитивной письменности кочевников помогли мне разобраться в надписях».

Ниже печатный текст обрывался, и Ребус от руки сделал рисунок странных символов. Ниже стоял перевод – «Бесконтрольное пламя». Таких рисунков нашлось много. Были даже перерисовки фресок, но рисовал Ребус хуже, чем мыслил или сражался.

«Ловушки в некоторых руинах до сих пор работали – я нашел там обгорелые черепа ученых из экспедиций, которые посылала Конфедерация, и останки кочевников. Сам же я великой всемирной силой, полученной с материнской кровью, смог избежать телесного развоплощения и получил внешние ожоги. Отныне я лишен того, что телесные твари зовут красотой, но я всегда был так далек от всего этого, что даже рад увечьям. Равила Лорца узнала меня, когда я вернулся в лагерь, – и это главное.

Из того, что я узнал, Катастрофа случилась не в один день, но продолжалась долгие обороты планеты вокруг звезды, пока последние ирмиты не снялись с места и не ушли на юг. Всемирные силы, которым по глупости своей поклонялись ирмиты и которые они черпали в обмен на жалкие обещания раствориться в них после смерти, обратились против этого народа. Глиняные големы рушились или выходили из-под контроля, а огонь, вместо того, чтобы бить четко и в цель, рассеивался неуправляемым морем по жаркому северному воздуху.

Современные ученые по всемирной нравственности совершают ту же ошибку, утверждая, что при чистой жизни в телесном во всемир сущности выходят светом. Они пытаются упорядочить соотношение сил убогими контрактами, как, например, договорами прорицателей, которые меняют возможность иметь телесное богатство на обладание всемирным взглядом в будущее.

Боясь окунуться в силы всемирные, боясь судьбы просвещенного народа ирмитов, люди Календаря Всемирного Прогресса существуют как пугливые комки телесной слизи, опасливо копошась в глубинах своих душ и нащупывая слабые умения. Еще будучи ребенком, я заметил, что ровесники и старшие дети под влиянием лжецов о нравственности теряют свои способности. Младенцы же почти неуязвимы. В год девятьсот девяноста два, когда окраины столицы были захвачены Доминионом, диверсионная бригада сумела добраться до радиуса, на котором находился дом сирот, где рос я. Взрыв в соседнем здании убил большинство подростков, но все младенцы по всемирному чуду спаслись. Я решил проверить, было ли это чудом, и в одну из ночей попытался придушить одно из маленьких тел подушкой. Прямо в моих руках подушка рассыпалась ворохом перьев, а младенец заорал, и мне пришлось спешно прятаться, чтобы меня не заподозрили в «душевном уродстве» и не отправили во врачебный застенок.

В пустыне я нашел кочевнюю стоянку, где меня приняли благосклонно. Из того, что я понял на их примитивном языке, я смог узнать, что выживаемость младенцев у них ничуть не ниже, чем в Конфедерации с ее медициной. Поэкспериментировав с ирмитским огнем на племени кочевников, я выяснил, что спаслись не только все младенцы, но и изрядная часть их матерей – и они даже не обгорели. Их интуитивная способность создавать охранительный щит из всемирных колебаний спасла кочевников от мощного пламени. Из уважения я оставил крепких женских и мелких кочевних телесных тварей жить дальше – и удалился».

– Не давайте это читать Виалле, – пробормотала Бенидора сквозь мундштук, треща печатной машинкой.

– Она крепче, чем кажется, – зевнула ей в ответ Эстра Вица. – Сама же видишь, что душевнобольной ублюдок пишет о детях и женщинах.

Ребус писал много жестокого, но абсолютно нового, чего не знали самые образованные умы Конфедерации. Бенидора ужасалась перспективе, столько выкидывать из книги.

– Никакого – слышишь меня? – никакого позитивного имиджа душевного урода, – строго проговаривала Эстра Вица. – Вот этот вот, – она кивнула на Ралда, – уже показал какой-то сотне богачей его смазливую рожу, и что после этого чуть не началось? Ребус не гений, Ребус – грязь и гниль. Что бы он ни открыл, чего бы он ни узнал – нам не нужно восторгов и подражателей. Слушай глашатая, Бенидора, слушай меня.

Ралда же как знатока преступников интересовало, почему этот развитый ум смог остаться на душевном уровне жестокого ребенка, из любопытства отрывающего крылышки насекомому. Но в записях Ребуса не было ничего из его родословной, разве лишь упоминание «материнской крови». О матери Ребуса никто ничего не знал (кроме, судя по всему, самого Ребуса), а его вероятный отец не отличался ничем, кроме добротного образования и исключительных внешних данных. Для того, чтобы хоть что-то узнать (а это, спустя столько лет, затруднительно), надо ехать в Акк. Андра Реа после работы вместо досуга занимается его родословной, сообщили Ралду. Рее постоянно отправляли на север самых быстрых почтовых животных с короткими письмами, она отвечала лишь изредка.