Друиды Русского Севера - Евгений Лазарев

Думается, не все ясно нам сейчас и с проблемой дальних плаваний в древности. Принято считать, что настоящие лодки, а тем более суда покрупнее, появились лишь в голоцене, в послеледниковую эпоху. Однако не объясняются ли эти представления элементарным фактом — плохой сохранностью дерева или кожи — обычного материала древних лодок. Даже от времен неолита и мезолита деревянные изделия сохраняются, можно сказать, в исключительных случаях — когда оказываются под слоем торфа. Что уж тут говорить о палеолите: находки деревянных предметов этой эпохи еще более редки…

Но, может быть, о плаваниях во времена древнейшего периода в истории человечества что-то расскажет сравнительное языкознание? Мы уже имели возможность убедиться в его результативности. Однако и эта область знания не содержит однозначного ответа на наш вопрос. Кроме, пожалуй, одного очень древнего корня kap— (kapV) или kab-. В ностратическом праязыке *kapV означало затылок, голова (отсюда латинское caput), точно так же, как и *kap— в праязыке семито-хамитском. Впрочем, в последнем было еще слово *kab-, сосуд. А вот в синокавказском праязыке *qapV — это сосуд, лодка.

Безусловно, этот корень пришел к нам из глубочайшей древности (из палеолитического праязыка, по определению В. Э. Орла; в терминологии «Вавилонской Башни» — из борейского). Но, может быть, тогда слова с этим корнем означали просто голову, потом — сосуд, а еще позже это слово стали применять и для лодок? Впрочем, сохранивший в этом слове значение лодки синокавказский праязык столь же древен, как и ностратический. Да и в более поздних языках можно усмотреть отголоски борейского названия лодки.

Это, например, латинское capis, жертвенная чаша — образ, типологически родственный мистериальной ладье. Это севернорусское диалектное «каба, кава» — «кол для привязывания лодок»; его объясняют заимствованием из вепсского и карельского (kavi, kuavi, в том же значении), но нет ли тут просто вариантов единой древней праформы? Тем более что это слово может иметь значение сплетать, ограждать (осетинское kaw, плетень; венгерское kava, ограда; мордовское kav, клеть, по М. Фасмеру). А ведь древнейшие лодки были, по-видимому, именно сплетенными из гибкого дерева и обтянутыми кожей, как те утлые суденышки раннесредневековых ирландских мореплавателей, на которых они, как известно, преодолевали океанские (!) просторы и добирались до Исландии и Гренландии, а возможно, и до материковой Северной Америки. (Вроде бы современное слово «каботаж», обозначающее прибрежное судоходство, происходит от испанского cabo, мыс, но нельзя полностью исключить тут и наличие архаичных реминисценций, тем более что древнее судоходство, даже в античные времена, тяготело именно к прибрежному, «каботажному» варианту.)

Надо сказать, что идея «палеолитической навигации» в последнее время находит последователей среди археологов. Известный российский ученый, профессор В. М. Массон не исключает, что лодки как транспортное средство существовали по меньшей мере уже во времена верхнего палеолита. Так или иначе, археологические данные свидетельствуют, что при переходе от палеолита к мезолиту, от лесотундрового состояния природы к таежному затрудняются дальние передвижения людей в бассейнах европейских рек, в частности Западной Двины.

Вполне возможно, что при зарастании речных берегов высокими деревьями терялись заметные прежде навигационные ориентиры (хотя, конечно, и пешее передвижение по берегу тоже становилось при этом более сложным). Во всяком случае, тогда, по свидетельствам археологов, прерывается регулярное сообщение Волго-Окского междуречья с Балтийским Поморьем, а значит, углубляется и процесс дальнейшего культурного обособления этих регионов.

Понятно, что по рекам и большим озерам, таким, как Ладожское или Онежское, можно передвигаться не только летом по воде, но и зимой по льду. Последний способ даже более предпочтителен при переселении большого количества людей, среди которых есть дети и старики.

Культурная дифференциация, как известно, нарастает в финальном палеолите. Что же касается выделения каких-то более или менее конкретных палеолитических вариантов евразийской протоцивилизации, то тут важным критерием оказываются памятники древнего искусства — не только их образы, но и числовые соотношения различных графических композиций. Известный отечественный исследователь палеолита Б. А. Фролов, тщательно изучив все доступные материалы такого рода, пришел к чрезвычайно важным выводам. Он выделил в палеолите Евразии две традиции (значительно более широкие, чем понятие археологической культуры). Одна из этих традиций уверенно тяготеет к «ритму триады»: в ней преобладают числовые соотношения, кратные трем. Вторая явно ориентирована на «магическую четверку», тетраду. «Ритм 4» в Восточной Европе доминирует в произведениях верхнепалеолитического искусства Моравии и бассейна Дона; между ними как бы «вклиниваются» поселения Поднепровья и бассейна Десны, чьи обитатели предпочитали «ритм 3».

С истоками каких современных культур можно соотнести эти представления? Б. А. Фролов отмечает, что наиболее полное завершение «традиция тетрады» нашла в культурах индейцев Америки, действительно прямо-таки «пронизанных» числом «четыре». А вот «традиция триады» легко соотносится с троичными космологическими концепциями и мифологемами, которые хорошо знакомы нам по индоевропейским и ностратическим культурам Евразии. Причем уже в верхнем палеолите существовал еще один «очаг» троичной цивилизационной модели — мальтино-бурятская археологическая культура в Прибайкалье, в которой, возможно, следует усматривать истоки эскимосско-алеутской традиции.

Эти интереснейшие выводы имеют прямое отношение и к главной теме этой книги. Дело не только в том, что ареал двух обозначенных выше духовных традиций охватывает практически всю территорию борейской протоцивилизации — циркумполярную зону Северного полушария. Важно вот еще что: если мы соотносим «традицию триады» с борейской языковой общностью, то истоки этой традиции должны находиться в культуре борейской этноязыковой общности — как мы помним, она является общей и для предков синокавказских народов, и для многих индейских этносов Северной Америки.

Примечательно, что археология и лингвистика тут косвенно «подкрепляют» друг друга. Согласно данным сравнительного языкознания, борейский праязык существовал 13–15 тыс. лет; тогда борейская протоцивилизация должна быть на несколько тысячелетий древнее, так как изменения в этой глубоко традиционной модели должны были происходить медленно. Но и палеолитические поселения указанных традиций существовали, если не вдаваться в детали, в период от 13–15 до 20–25 тысячелетий назад. Так мы приходим на основе палеоклиматологических данных к некоторой усредненной «гиперборейской датировке» в 20 тыс. лет.

Возможно, следует связать с более древней, борейской протоцивилизацией «традицию тетрады», четверицы. Ведь именно в памятниках этой традиции часты изображения четырехконечных крестов — простой и, возможно, наиболее древний символ священного Полюса, а может быть, и полярного материка. Применительно к археологии Восточной Европы, пожалуй, действительно можно говорить о том, что памятники, обозначенные нами как борейские (днепровско-деснинские, «триадические»), в целом моложе «тетрадических» (моравских и донских).