Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - Алексей Валерьевич Голубев

и другие, совсем девчонки. Их заволакивали в тир насильно, они отдавались из‐за боязни и потом плакали, и Кольке было их жалко»[315].

В работе о разных моделях сексуального поведения советской и постсоветской эпохи Анна Роткирх приводит несколько аналогичных историй. Один из разделов, озаглавленный «В подвале», посвящен воспоминаниям мужчины, родившегося в 1960 году в рабочей семье на окраине Ленинграда. Он описывает свой первый сексуальный опыт, во многом перекликающийся с тем, что пережил главный герой романа Высоцкого: «Мне было около 15 лет. ‹…› Дружил с одноклассником, но также и с ребятами старше себя года на 3–5. Первая близкая встреча с женщиной произошла в подвале. Мой старший брат привел какую-то девчонку. Вместе с его друзьями напились и потом все ее трахали. Наверное, десятая очередь дошла до меня. Я очень сильно волновался, переживал все, стоя в очереди. Старшие друзья меня успокаивали, подбадривали. Тебе, говорят, и делать ничего не надо будет. Штаны сними и все»[316]. Тот же респондент упоминает случай, когда занимался сексом с девушкой на стройке – еще одном месте, типичном для позднесоветского городского ландшафта. Поняв, что он стал у этой девушки первым мужчиной, он защитил ее от своих друзей, уже выстроившихся в очередь рядом с их убежищем в предвкушении случайного секса, который бы, без сомнения, вылился в групповое изнасилование. Позднее, по словам рассказчика, эту девушку все же поглотила женоненавистническая культура советских переходных пространств – она «пошла по рукам»[317]. Виктор Пирожков, исследующий преступность среди несовершеннолетних в позднесоветское время, отметил связь между городскими общественными пространствами и переходными зонами: подъездами, подвалами, чердаками и парками – и «любовью в очередь» (эвфемизм, которым автор обозначает секс между одной девушкой и несколькими партнерами поочередно)[318]. Даже советским сексологам приходилось признавать существование таких форм сексуальности. В 1979 году в советском журнале «Педиатрия» вышла статья о сексуальных отклонениях среди детей и подростков, основанная на исследовании группы из двадцати трех мальчиков и пятидесяти семи девочек в возрасте от пяти до шестнадцати лет, проходивших лечение от «патологических форм сексуальности». Авторы статьи выяснили, что у девятнадцати подростков (детей «пубертатного возраста», как они их называют) из исследуемой группы было как минимум два сексуальных партнера, а одиннадцать по меньшей мере один раз участвовали в групповом сексе. Объясняя поведение, во всех отношениях противоречившее нормам социалистической морали, авторы заявили: «Половые отношения в этих случаях [промискуитета], будучи составной частью группового поведения подростков, регулируются моральными нормами группы, находящимися в противоречии с общественными нравственными устоями ‹…› Проявления [патологической] сексуальной активности ‹…› преимущественно обусловлены „групповыми моральными нормами“. Это приводит к половой распущенности с легким установлением случайных половых контактов, групповым сексуальным действиям и преходящей гомосексуальной активности»[319].

Советские сексологи, по крайней мере в теории, избегали возлагать ответственность за «половую распущенность» на конкретную девочку или мальчика. Альтернативные формы сексуальности они интерпретировали не как индивидуальные особенности, а как социальный феномен – следствие своеобразных условий, в которых оказывались некоторые подростки. Добрачные сексуальные связи, подростковый промискуитет, групповой секс – все это объяснялось моральными нормами групп, возникших на периферии советского общества. Как видно их других источников, в пространстве советского города эта периферия имела вполне конкретные координаты, располагаясь в темных зонах общего пользования. Подъезды, подвалы и гаражи были тесно связаны с формами сексуального поведения, порицаемыми официальных советским дискурсом, отчасти потому, что они возводили в норму сексуальное насилие, но главным образом потому, что они порождали и отклонения от принятых представлений о сексуальности. Ненормативные формы сексуального поведения составляли лишь часть широкого спектра социальных практик, с точки зрения советских чиновников и интеллигенции ставивших под угрозу не только репродуктивное, но и социальное здоровье всего советского народа.

Обуздание подъезда

В 1990 году Свердловская киностудия выпустила короткометражный документальный фильм Татьяны Васильевой «Подъезд». В начале фильма режиссер беседует с группой подростков, каждый вечер собирающихся на лестничной площадке своего многоэтажного дома в Свердловске (ныне Екатеринбург). Эта сцена была снята в 1988 году, и затем на протяжении следующих двух лет съемочная группа прослеживала, как сложилась жизнь подростков дальше. Почти все они один за другим попали в колонию для несовершеннолетних преступников или в тюрьму. Последняя часть документального фильма снималась уже в 1990 году на той же лестничной площадке. Там по-прежнему собиралась группа подростков, но ее состав кардинально изменился – из тех, с кем Васильева разговаривала в 1988 году, остался только один. Однако между двумя группами наблюдалось заметное сходство в поведении, одежде, жестах, манере говорить и том антагонизме, который сложился между ними и более «цивилизованными» соседями и милицией[320].

В фильме Васильевой жизнь советских подростков вращается вокруг подъезда. Именно здесь они собираются каждый вечер и сюда же возвращаются из колоний. Режиссер пытается выведать, почему их так влечет к себе подъезд, и из сбивчивых и бессвязных ответов в конце концов складывается объяснение: это единственное место, где они не чувствуют себя чужими обществу. «Больше негде вечер провести», – поясняет один из персонажей фильма.

Подъезд в фильме олицетворяет материальную и социальную среду, породившую отклонения в позднесоветском обществе. Режиссер уходит от традиционных объяснений преступности среди несовершеннолетних – пробелов в воспитательной работе или дурного влияния сверстников. Васильева не указывает конкретной причины, объясняющей, почему большинство подростков из первого эпизода ее фильма в конечном счете оказываются в местах заключения. Связь между советским подъездом и советской тюрьмой здесь пространственная: за пребыванием в подъезде следует тюремное заключение, а затем возвращение в подъезд. Изображенных в фильме подростков формируют темные и маргинальные городские пространства позднего социализма.

Брайан Лапьер, автор относительно недавней и наиболее подробной англоязычной работы о девиантном поведении в постсталинском СССР, «Хулиганы при Хрущеве» (Hooligans in Khrushchev’s Russia), утверждает, что хулиганство в этот период появилось вследствие новых принципов классификации и контроля, внедряемых советским руководством, пытавшимся перейти от принудительных методов социальной инженерии к более осторожным и основанным на саморегуляции формам социального контроля. Главный тезис Лапьера заключается в том, что хулиганство в Советском Союзе порождалось и подпитывалось ежедневно, когда «советские люди (чиновники или рядовые граждане) сталкивались с существовавшими рядом небольшими социальными группами и оценивали их, применяя различные ярлыки»[321]. Лапьер рассматривает девиантное поведение и мелкие правонарушения как результат взаимодействия социальных и властных отношений; он исследует главным образом, как в 1950‐е и 1960‐е годы контролировалось – во имя порядка и прогресса – советское общество.

Такой подход оказался продуктивным – он помог составить более четкое представление о взаимодействии общества и власти в постсталинском СССР. Вместе с тем, на мой взгляд, имеет смысл дополнить предложенные Лапьером структурные и дискурсивные интерпретации объяснениями, к которым прибегали сами советские чиновники и рядовые граждане, стараясь понять,