Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих

Вскоре они стояли в первой траншее и, осторожно приподнявшись над бруствером, всматривались в заинтересовавшие их объекты. Это были действительно щиты, сбитые из крепких ровных досок, размалеванные черной краской. В глаза в первую очередь бросались черный квадрат почти в центре и спадающий от верхнего края черный косой клин.

— Образцы подобной живописи я наблюдал на стенах пещеры в окрестностях озера Танганьика, — сказал Ули Шпигель.

— Не похож, — сказал Курт.

— Как живой, — одновременно с ним произнес Юрген.

— Старо, господа, — сказал фон Клеффель, — с этим трюком я сталкивался еще в прошлом году. Иваны выставили портреты нашего обожаемого фюрера в надежде, что мы не посмеем стрелять и не испортим им их первомайской обедни.

— Иудо-большевистского шабаша, — подхватил Курт. — Но вы, надеюсь, устроили им нашу добрую немецкую Вальпургиеву ночь?

— Мы кавалеристы, а не козлы, мы по ночам не скачем, — сказал фон Клеффель.

— Как живой, говорите? Не посмеем, говорят? Еще как посмею! Пусть не надеются! — воскликнул Зальм и стал удобнее устраивать винтовку в просвете бруствера.

— Потренируйтесь, Зальм, потренируйтесь, — одобрительно сказал фон Клеффель, — вы, как я успел заметить, во время атаки исключительно по воробьям стреляете, забывая о противнике.

— Двойное рвение нашего молодого друга Курта вполне компенсирует это, — ответил Зальм.

— Не спорю. Вы у нас не один такой, но и рядовой Кнауф, слава богу, не одинок. Так что огневая мощь нашего подразделения в атаке находится на приемлемом уровне. Да и то сказать, стрельба на бегу в атаке имеет больше психологическое значение, исход боя в любом случае решает рукопашная схватка. Поэтому куда вы стреляете, дорогой Зальм, не имеет ни малейшего значения, хотя бы и по воробьям, лишь бы стреляли, создавая необходимый шумовой эффект, тем самым вы вносите свой посильный вклад в нашу общую победу, хотите вы этого или не хотите.

— Что же они круги-то не нарисовали! — досадливо сказал Зальм, который все никак не мог приступить к стрельбе. — Я без мишени не умею. Я всегда под яблочко стрелял. А тут куда стрелять?

— Вы так и не переставили прицел с учебных стрельб в лагере, — понимающе протянул фон Клеффель. — Поразительно! Что ж, цельте в усы, попадете в лоб.

— Есть! — радостно завопил Зальм, когда его пуля выбила щепку на черном клине, и, войдя в раж, выпустил по щиту всю обойму.

— Можно не смотреть, — сказал фон Клеффель, отворачиваясь, — все уйдут в молоко. Везет только новичкам и дуракам.

Фон Клеффель угадал. Зальм и вправду исчерпал свою долю везения первым выстрелом. Единственное, чего он добился, так это ответного огня русских.

— Не буди лихо, пока спит тихо, — заметил Ули Шпигель, опускаясь вместе со всеми на дно траншеи.

— В этой глупой затее иванов, господа, скрыт глубокий подтекст, — сказал фон Клеффель, — они как бы говорят нам: у нас строительных материалов выше крыши, девать некуда, мы такие редуты возвели, что вам их ни за что не взять. Тем самым они хотят подорвать наш боевой дух.

— Не на тех напали! — закричал Курт Кнауф.

— Никто не подорвет наш дух! — присоединился к нему Красавчик, но тут же отыграл назад: — Кроме нас самих!

— Нельзя уничтожить то, что не существует, — тихо сказал Зальм.

— Это цитата? — тут же уточнил фон Клеффель.

— Нет, это оригинальная, долго вынашиваемая мысль, — ответил Зальм.

— Два года!

— Всего?! — с обидой в голосе сказал Зальм.

— Вам не угодишь!

Вдруг на фоне ружейного и пулеметного треска прозвучал какой-то необычно глухой артиллерийский выстрел.

— Никак листомет, — сказал Ули Шпигель.

— Точно, — сказал фон Клеффель, — а вот и он! — Он протянул руку, поймал планировавший листок бумаги, протянул Зальму. — Ознакомьтесь, доложите!

— Есть! — Зальм взял листовку, кинул на нее быстрый взгляд. — Загадка, товарищи: слово английское, форма немецкая, сделано русскими. Тому, кто отгадает, — моя вечерняя порция шнапса. Все задумались.

— Автомобиль, — сказал фон Клеффель, — я как-то видел трофейную русскую машину, вылитый «Мерседес-Бенц».

— Какой же это «Мерседес-Бенц», подполковник?! Где ваш острый взгляд?! — немедленно вскинулся Красавчик. — Видел я эту машину, у русских она идет под названием «эмка». Вылитый «Форд», модель Б, вот только передние крылья чуть другие. А двигатель на нем — шестицилиндровый, Додж Д5, семьдесят шесть лошадей, три с половиной литра. Жрет только много — четырнадцать с половиной литров. Выжимает за сотню. Не «Альфа-Ромео», конечно. Вот «Альфа-Ромео» 8С2900 — это, я вам скажу, машина! Помню…

— Ответ неверный, — закричал Зальм и одновременно зажал Красавчику рот, иначе его, оседлавшего любимую тему, было не остановить.

— Ну, тогда не знаю, — развел руки фон Клеффель.

Остальные тоже пасанули. Довольный Зальм показал им листовку, на которой был нарисован кроссворд в форме свастики.

— Das ist ein Kreuzworträtsel![16]— возмущенно закричал фон Клеффель.

— Кто бы спорил, — ответил Зальм. — Но придумали англичане или американцы, так что слово — английское.

— Какое же оно английское?! — продолжал возмущаться фон Клеффель. — Разве же англичане могут такое слово выдумать? Да они его даже произнести правильно не смогут!

— Разгадывать будем? — просто спросил Зальм. Все дружно согласились.

— Летающая свинья, — зачитал Зальм.

— Это элементарно, — пренебрежительно отмахнулся фон Клеффель, — вот только почему летающая? Рейхсмаршал так растолстел в последнее время, что ни в какой самолет не влезет.

— Умный солдат.

— Сколько букв?

— Восемь.

— Тогда — дезертир, — сказал Ули Шпигель.

— Проверим! И развеселит, и приголубит, и погубит. Шесть букв. Если дезертир, то третья — т.

Юрген рассказывал Красавчику с Куртом, как именно иваны называют свои ужасные реактивные минометы, поэтому они не затруднились с ответом, завопили дружно:

— Катьюша!

На это Ули Шпигель укоризненно покачал головой и негромко повторил:

— Не буди лихо, пока спит тихо. Разбудили. Или само проснулось.

Это был немец. Первый человек, которого он убил, был — немец. Возможно, его пуля убивала кого-то и раньше. Даже если стреляешь в воздух, как Зальм, никогда не можешь быть уверенным, что пуля не найдет тело. Находит — пуля, его намерения, воля и желания тут ни при чем. Он не хотел этого, он не видел этого, он не знал и никогда не видел людей, в которых, возможно, попала пуля, выпущенная из его винтовки.