Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева

– Сулейман, мальчик мой…

Но Хафса, стоило султану Селиму захватить власть (кто же поверит, что его отец султан Баязид добровольно отдал трон и ушел из жизни тоже добровольно?), стала обращаться к Сулейману возвышенно, исподволь готовя его к правлению. Это хорошо, он не смутился, получив власть, не растерялся, но иногда хотелось, чтобы вспомнила, что он просто сын, а не только Тень Аллаха на Земле.

Все вокруг обращались именно так, он поддерживал, стараясь соответствовать своему положению. Только двое – Ибрагим и Хуррем – умели переступить эту черту, отделяющую Сулеймана-Повелителя и Сулеймана-человека, только они могли видеть в нем второго. Именно потому так дороги. И очень жаль, что Ибрагим не сумел удержаться на полшага позади. Хуррем умней, она помнит о необходимости держаться в тени Тени Аллаха.

Но Мустафа… Как ему объяснить, что власть не столько дар и возможность, сколько обуза и обязанность. Жаждет ее? Получит, но нельзя торопить события, Аллах сам знает, когда и кому давать, когда горстями, а когда по капле.

Отправил шехзаде в Амасью, надеясь, что тот смирится, станет мягче, но ничего не вышло. В Амасье враг, настоящий, такой, с которым возможно только противостояние. Как случилось, что сын стал врагом? Неужели и такова цена власти?!

Это было самое горькое понимание – за власть он заплатил страшную цену. Гибель родных, одиночество среди толпы, а теперь вот сыновья ненависть. И Мустафа тоже платит, еще не получив ту самую вожделенную власть, уже платит.

Он размышлял несколько дней. Нетрудно решиться казнить визиря. Трудно многолетнего друга. Но решиться казнить собственного сына, причем единственного, кто готов принять власть в свои руки и достоин сделать это, и вовсе невозможно.

– Мустафа…

Нога ныла так, что наступить на нее невозможно, потому всех принимал в своем шатре, сидя на троне, возвышаясь, чтобы поняли: он силен и недоступен, он не старик и полон сил. Среди тех, кто стоял в Амасье, не было сомневающихся, они получили свои должности и доход из рук Повелителя и менять его на другого, даже более молодого и сильного не желали. Сулейман понимал такое нежелание, едва ли оно имело что-то общее с настоящей верностью и преданностью, это преданность необходимая, новый султан не оставит у власти тех, кто был при прежнем, значит, склонявшие сейчас перед Сулейманом головы потеряют если не все, то многое.

Смотрел долгим внимательным взглядом, словно что-то прикидывал, размышлял, кто из тех, чьи склоненные головы видит, готов стоять за него до конца, а кто ищет пути перебежать к будущему султану. Пока вторых немного, но никто не знает, что существуют письма, и те, первые, которые он простил сыну, всего лишь отправив из Манисы в Амасью, и нынешние, где Мустафа уже султан.

Что будет, если узнают? Беззубый лев больше не лев, стоит шакалам почувствовать, что он больше не может укусить, загрызут. В лучшем случае сбегут, подыскивая себе укромное местечко.

Сейчас Сулейман стоял перед страшным выбором: смириться, сдаться на милость нового султана или все же показать, что султан он, кто бы ни был против.

«Я уничтожу любого, кто покусится на законную власть, даже если это будет мой собственный брат…»

Может, грозный Фатих и не был так уж неправ и жесток? Может, был прав Баязид, не оставивший в живых никого, кроме своего брата Джема, которому удалось бежать в Европу? Может, не ошибся Селим, когда уничтожил братьев и племянников, а потом и собственных сыновей, кроме Сулеймана, потому что не знал бы покоя при их жизни?

Сулеймана в молодости миновала эта беда – необходимость приказывать душить шелковыми шнурками родственников, неужели придется делать это в старости?

Он стонал, понимая, что придется. Рустем-паша думал, что стонет от боли в ноге, старался оградить от остальных, чтобы не докучали, но вопросов не задавал.

Время шло, и это не на пользу Сулеймана, из Коньи стали приходить сведения, что Мустафа уже открыто обсуждает, мол, султану пора на покой, мол, приехать-то приехал, а сидит в шатре, не в силах двинуться, ноги отказывают.

Сулейман понимал, что чем дольше тянет, тем больше будет таких слухов. Однажды вдруг вспомнил:

– А где австрийский посол, он же за нами следом ехал?

Рустем-паша отвел глаза, это очень не понравилось, почти закричал:

– Отвечай, когда спрашиваю!

– Он… Повелитель, он в Конье.

– Что?!

– Он в Конье у шехзаде Мустафы.

И снова потемнело в глазах, в висках застучало. Это не просто разговоры о том, что султану пора на покой, это уже действие. Посол приезжает прямиком к будущему султану, минуя нынешнего?

Но все решил приход человека из Манисы…

– Повелитель, человек из Манисы… он твердит, что что-то знает о шехзаде Мехмеде…

В другое время и внимания бы не обратил, уже оттащили бы наглеца, посмевшего докучать, но тут почему-то кивнул:

– Пусть войдет.

Старик подполз под очи султана, как полагалось – смиренно, терпеливо ждал разрешения говорить. Но сразу попросил, чтобы наедине.

– Говори, дильсизы тебе не помеха.

Огромные, черные, немые дильсизы внимательно следили за каждым жестом старика и султана одновременно, готовые накинуться, искромсать в куски. Старик с опаской оглянулся на великанов, но все же заговорил.

Он рассказал, как десять лет назад вез своего больного оспой родственника в Манису, а потом родственника забрали, и вдруг заболел шехзаде и никто больше.

– А почему ты не умер?

– Повелитель, я в детстве болел оспой и выжил.

– Кто приказал привезти больного?

– Мутамир-эфенди, Повелитель.

– Почему ты пришел?

– Мне жить недолго, не хочу предстать перед Аллахом, не повинившись…

Жест султана не оставлял дильсизам сомнений. Старик задергал ногами, хотя и ожидал смерти, но готов к ней не был, ведь даже человек, сам затянувший на своей шее петлю, дергается, почувствовав последний миг.

Когда тело старика утащили, в шатер вошел Рустем-паша:

– Повелитель, он сказал что-то дурное?

Сулейман вскинул на зятя усталые глаза, в которых, казалось, собралась вся вселенская скорбь:

– Он рассказал, как погиб шехзаде Мехмед.

– Как?

Вырвалось невольно, не должен бы Рустем-паша задавать такой вопрос, промолчать бы ему, но не сдержался.

– Ему привезли больного оспой. Мутамир-эфенди привез.

Рустем не знал, кто такой Мутамир-эфенди, а потому промолчал.

– Я уеду в Эрегли. Вызовешь сюда шехзаде Селима и шехзаде Баязида, а ко мне шехзаде Мустафу. Мустафу без войска, передашь – поговорить хочу.

Рустем-паша только склонился, отступая к выходу. Султан вдруг усмехнулся: