Невозвратимое - Алиса Арчер

Генерал увидел идущую к нему официантку. Сейчас она поставит перед ним тарелку с жареным мясом. Он оглядел зал, посмотрел на сидящих за столами людей. Никто из них не был властен даже над тем неуловимо коротким мгновением, которое можно считать настоящим. Сейчас – кто-то разговаривает с деловым партнером, не зная, что завтра будет обманут. Сейчас – кто-то выйдет из ресторана и нарвется на карманника в темном переулке. Сейчас – кто-то идет на волнующую встречу. Сейчас – кто-то наслаждается прекраснейшим моментом в своей жизни. А кого-то убивают. Сейчас. И ни у кого нет возможности хоть немного изменить свое сейчас. Ни минуты, ни секунды нельзя прожить по-другому.

Бельский отрезал кусок стейка, положил в рот и с наслаждением прожевал. Удивительно, но, несмотря на унылые мысли, еда, доставляла ему удовольствие.

«Интересно, чем занят Книжник?» – подумал Бельский и чуть не поперхнулся. Вот оно. Решение, которое он искал, электрическим током пробежало по венам. Он не знал, что делает Книжник в эту минуту и что он собирается делать дальше. Но он точно знал, чем Книжник будет занят следующие несколько часов. Генерал знал, что полковник Терехов приедет в ЦИА и войдет в комнату Уварова, где встретит Книжника. Он также знал, что Книжник убьет Терехова не сразу, заставит его страдать, растянет его смерть насколько это возможно. Чтобы напугать и разозлить Бельского. Что, если напасть на него в этот момент? Книжник не может предугадать, что Бельский отправится следом за полковником и будет ждать своего часа. Книжник не успеет отреагировать, и генерал сможет его убить. Надо только попасть в Москву раньше Терехова. Прямым рейсом лететь нельзя. Придется снова воспользоваться своим статусом и вылететь на одном из частных самолетов Интерпола. Если использовать нужных людей, никто ни о чем не узнает.

Бельский торопливо дожевал стейк, не считая, бросил на стол деньги и почти выбежал из ресторана. Сел в машину и на огромной скорости помчался на засекреченный аэропорт, где работал доверенный ему человек. Он связан долгом и не сможет отказать генералу. Бельский гнал по автостраде, игнорируя светофоры и дорожные знаки, не обращая внимания на возмущенные сигналы других водителей. Словно безумный, он проносился мимо домов и улиц, и ему казалось, что если ехать еще быстрее, если прибавить еще немного скорости, он сумеет обогнать само время.

5 февраля 2016 года. Москва

Центр исследования аномалий. 06:00

Вяземскому снился дед. Он держал маленькую Любочку за руку и смотрел, как внучка сосредоточенно ест мороженое. На его лице профессор видел выражение меланхоличной нежности, которое возникало всякий раз, когда дед смотрел на своих внуков. Они стояли на площади среди сотен цветастых палаток, искрящихся радостью и предвкушением праздника. Ждали, когда Любочка доест мороженое, чтобы прокатиться на карусели. Вяземский мысленно торопил сестру. Он загадал оседлать огромного, цвета слоновой кости, коня с яркой красной гривой и синей сбруей. И боялся, что кто-нибудь другой успеет сесть на него раньше. Затем, повинуясь неуловимому закону сна, имеющего власть над временем, они оказались у деда на кухне. Дед рассказывал внукам веселую историю и жарил яичницу с луком и помидорами. Вяземскому было так хорошо, так спокойно в этом сновидении, что когда он открыл глаза, не смог сразу отпустить это ощущение. Он лежал, наслаждаясь легкостью, не желая впускать в еще существующий безмятежный мир сна беспощадную реальность. И все же чувствовал, как она просачивается в его мысли, отравляя покой, убивая гармонию отвратительными кровавыми видениями. Легкость уходила, уступая место тягостным воспоминаниям последних дней, страху перед будущим, уже привычному чувству вины.

Вяземский откинул одеяло и сел. На минуту представил свою жизнь без аномалий и Книжника. И ощутил такое отчаяние, что чуть не расплакался. Он не мог изменить ни одного из своих решений. Не мог отменить прошлое и оказаться в другой жизни. Профессор горько усмехнулся. Он вспомнил одно из изречений Омара Хайяма, всегда казавшееся ему красивым, романтичным и философски печальным: «Движущийся палец пишет и, написав, двигается дальше. И все твое благочестие, и ум не смогут уничтожить ни полстроки, и всеми своими слезами ты не смоешь ни слова из написанного». Вяземский закрыл лицо руками. Только теперь он понял, что в сожалениях о прошлом нет никакой красоты, никакой романтики, а только глухая невыносимая тоска, изъедающая душу. От которой не спрятаться за словами. Которую не исцелить ни временем, ни раскаянием.

Вяземский встал и прошел к маленькому стеклянному столику, на котором ртутным пятном поблескивал пистолет. Один выстрел – и все проблемы останутся позади. И не будет больше усталости, едкой печальной горечи. Не будет страха перед Книжником и тем, как он способен искалечить мир, уничтожить все, что Вяземскому дорого.

Профессор закрыл глаза и снова представил свой сон. Ясно увидел деда – высокого, опирающегося на трость старика. Вяземский помнил его только по фотографиям. Мать рассказывала, что дед участвовал в русско-финской войне, в боях отморозил ногу и лишился части ступни. Он умер в 1942 году в блокаду Ленинграда, когда мама была совсем юной. Вышел получить продукты по карточкам и, поскользнувшись, потерял костыль. Его нашли недалеко от дома. Уже мертвого, с равнодушным взглядом и посиневшими губами. Но во сне Вяземского дед выглядел таким настоящим, таким живым, будто это было не сном, а воспоминанием прошлых событий. Словно они гуляли когда-то на ярмарке, ели мороженое, катались на карусели. Сидели на уютной кухоньке с желтыми обоями, слушая рассказы деда о жизни в начале прошлого века.

Чем больше профессор думал об этом странном сне, тем больше образов всплывало в памяти. Дед приходит за ним в школу, дарит яркий портфель со смешными картинками, провожает на дополнительные занятия по физике. Мама с папой и дед вместе наряжают елку, пока Вяземский гуляет с сестрой во дворе. Слишком много воспоминаний для недолгого мутного сна. Как он может видеть все это и одновременно помнить холодные долгие часы, пока он ждал, когда мать приведет в порядок могилу деда. Она ездила на кладбище и зимой и летом и всегда брала с собой детей. Чтоб они отдали дань памяти усопшим родственникам. Он ясно помнил шуршащие сухие листья, сдуваемые ветром с гранитной плиты, засохшие цветы, изгородь с облупившейся краской. И слышал звучный голос деда, помнил, как они вместе собирали модели самолетов и кораблей. Неужели он сходит с ума?

Что ж, после всех его неудач безумие казалось вполне вероятным исходом. Он чувствовал, что не прочь провести остаток своих дней в безмятежных грезах несуществующего прошлого. Но сумасшествие здесь ни при чем. Вяземский был уверен, что не потерял рассудка. Дело в другом, и он должен все проверить.

Он кинул взгляд на часы – восемь. Профессор оделся и вышел из жилых помещений ЦИА. Сел в машину и поехал на Преображенское кладбище, где был похоронен дед. Купил венок у расположившихся возле ворот кладбища торговцев. Как пройти к могиле деда, он хорошо помнил и уверенно пошел мимо длинных рядов братских могил.

Увидев черный гранитный памятник в талом снегу, Вяземский почувствовал, как в висках пульсирует кровь. Он замедлил шаг, боясь встретиться с тем, что ждало его на могиле. С невозможной правдой, что прошлое изменилось. Он был почти готов, но, увидев даты, испуганно вскрикнул и зажал рот рукой. Сел прямо в подтаявший снег и уставился на блестящее надгробие. Прочитав до конца, возвращался к началу, не отпуская взглядом каменные строки. «Николай Гаврилович Вяземский. 1902–1995». И профессор не знал – радоваться ему или страшиться. Той цены, которую придется заплатить миру за прожитую дедом жизнь.