Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Конечно, Гонконг мог бы в некоторой степени воспользоваться самоуправлением на протяжении половины века. Это было бы хорошо само по себе и лучше, чем символ, который он получил в последнюю минуту. Но у британцев имелась еще одна причина для поддержания статус-кво. Любая перемена могла вызвать антагонизм китайских диктаторов, вначале — Чан Кайши, а после 1949 г. -Мао Цзэдуна. Да, избирателей в Соединенном Королевстве «совершенно не интересовал Гонконг, который они ни в грош не ставили»[3620]. Но он определенно начал бы их волновать, если бы его захватил Китай. Поэтому Лондон, не желая проводить политику умиротворения, не мог себе позволить провоцировать Пекин. Пришлось послать мощное подкрепление, чтобы не дать победоносной освободительной армии коммунистов пересечь границу. К радости американцев, Грантам даже говорил о том, как сделать Гонконг «Берлином Востока». Но, как повторяли наблюдатели в Китае на протяжении следующих двадцати пяти лет, Мао мог взять город-государство при помощи одного телефонного звонка.

Под покровительством Грантама колония испытала политический и экономический застой. Губернатор оставался благожелательным деспотом, убежденным, что китайцы политически апатичны. Пока они имеют законность, порядок и низкие налоги, они рады оставить дело управления профессионалам[3621].

Но у китайцев имелось лишь малое поле для деятельности, и их Ассоциация реформ, которая выступала за всеобщее избирательное право, находилась под наблюдением полиции[3622]. А губернатор гораздо больше был занят декоративными функциями. Он заявил в одном интервью, что сейчас в Гонконге «нет помпезности эры тайпанов»: «Когда мы были молоды, нам всегда приходилось пятиться, покидая старших по рангу»[3623].

Но (и это всплывает в самодовольных мемуарах Грантама, опубликованных в 1965 г.), они с женой проводили бесконечное количество времени, занимаясь различными мелочами и деталями, связанными с их миниатюрным двором. «К счастью, у нас были очень хорошие слуги, которыми командовал Ах Яу, первоклассный парень, добрый и вызывавший восхищение. Но даже и при таком положении вещей требовался постоянный присмотр… Повара (их работало трое) должны были держать марку, за этим приходилось следить. А если не проследить за мальчиками, прислуживавшими за столом, они могли появиться в грязной форме во время обеда или ужина. Или же они стояли и мечтали, не замечая, что требуется долить воды или вина… Для поддержания высоких стандартов требовалось постоянно быть начеку».

Грантам тревожился из-за правильного рассаживания и обеспечения всего необходимо при приеме особ королевской крови. Губернатор пригласил кронпринца Ирака, который оказался агрессивным антисемитом, и посчитал себя обязанным сказать другому гостю — кинозвезде-еврею Майклу Тодду, — что на вечер он «должен стать шотландцем или кем угодно, только не евреем»[3624].

Обращая такое внимание на приличия, Грантам сохранял общество Гонконга в замороженном состоянии. Новый гражданский служащий, Остин Коутс, которому было приказано приобрести белую форму с латунными пуговицами и украшенную золотой тесьмой, аксельбанты, пробковый шлем и меч, сделал вывод, что правительство Грантама все еще живет в викторианскую эру.

Но, когда Коутс приехал в 1949 г., его в равной мере удивили неистовая человеческая энергия в улье Гонконга, и консервативный колониальный панцирь черепахи. Беженцы от коммунистического режима заполняли это ограниченное пространство, присоединяясь к тем, кто бежал от гоминьдана. Они быстро увеличили население с двух до трех миллионов. Коутс писал: «Везде на скалистых склонах рядом с территорией города, днем и ночью появляются десятки тысяч ветхих маленьких хижин, построенных из упаковочной тары, мешков, цистерн из-под керосина, протертых резиновых шин — из всего, до чего удалось добраться. Все это связывалось кусками проволоки или даже рисовой соломой»[3625].

В долинах Коулуна (Цзюлуна), где развивалось фермерство, росли, словно грибы, целые города из лачуг. Крестьяне, рабочие, нищие и раненые солдаты перебирались через границу, которую закрыли в мае 1950 г. Одновременно прибыли «Роллс-Ройсы» и «Кадиллаки», их рессоры стонали под весом эвакуируемого золота. После 1945 г. Гонконг фактически остался последним портом, открытым по договору для внешней торговли. И Шанхай, со всем своим профессиональным мастерством, промышленной энергией и напористостью и предпринимательской жилкой, «физически перебрался сюда»[3626].

Рабочая сила и капитал соединились, чтобы сделать экономику Гонконга поразительно прогрессивной в то время, когда его колониальный режим все больше устаревал. Контраст между новым динамизмом и старомодной консервативностью поражал некоторых путешественников. Он же нравился другим. Среди местного бума 1950-х гг. Айан Моррис отмечал: британцы обычно запугивали китайцев и издевались над ними. Они на самом деле так их оскорбляли, что их лексикон иногда состоял только из фраз «пошел к черту», «ублюдок», «сукин сын»[3627].

Но Ян Флеминг, создатель Джеймса Бонда, радовался, что Гонконг оставался «последним оплотом феодальной роскоши в мире»[3628].

* * *

«Холодная война» очень помогла Гонконгу. Ничто не способствовало его процветанию в большей степени, чем торговое эмбарго, которое ООН наложила на Китай в результате его вмешательства в корейский конфликт в ноябре 1950 г. Правда, роль колонии, как транзитного порта, которая сильно возросла в первые месяцы войны, в дальнейшем уменьшилась из-за запретов. Но контрабанда всегда являлась источником жизненной силы Гонконга. Важные партии стратегических материалов контрабандным путем завозились в Китай, который получал практически половину своих доходов от торговли за рубеж, отправляя экспорт через свободный порт. Этот поток уменьшился до ручейка из-за полного запрета США торговли с Китаем. Санкции выполнили, чтобы остановить, как выразился журнал «Тайм», «красный прилив, который угрожает захлестнуть мир»[3629].