Любви подвластно все - Джулия Энн Лонг

– И вам потребовалось так много времени, чтобы осознать это? – спросила она со вздохом.

Лайон взглянул на нее с беспокойством и подступил к ней почти вплотную. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, но он, сдержавшись, проговорил:

– Лив, вас что-то тревожит. Пожалуйста, прошу вас, скажите, что именно.

Она тяжело вздохнула, а затем ее словно прорвало.

– Ох, Лайон, извините меня, я вела себя как ребенок. Эти перчатки были прекрасны, а я… Я чувствовала себя такой несчастной, вспоминая о том, как ранила ваши чувства. И думала…

– Это моя вина, – перебил он поспешно. – Я просто не подумал как следует. Совсем не хотел вас обидеть. Хотел лишь…

– …И тогда я подумала: «А что, если я никогда больше его не увижу? Возможно, с ним произошел несчастный случай: сломалась карета или лошадь сбросила в канаву, – и он лежит там один, раненый…»

Лайон рассмеялся.

– Довольно мрачная картина… однако я очень хороший наездник.

– Не смейтесь! Я отвратительно обошлась с вами. А у вас нет ничего, что напоминало бы обо мне, поэтому… – Оливия порылась в кармане передника. Затем сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и проговорила: – Пользуясь возможностью, я хотела бы передать вам кое-что. Если, конечно, вы согласитесь это принять. Протяните руку, пожалуйста.

Лайон взглянул на девушку и с удивлением ее просьбу выполнил.

Она сунула что-то ему в ладонь. И прикусила губу, ожидая его реакции.

Лайон опустил взгляд. С его ладони на него смотрело очаровательное личико Оливии – ярко-синие глаза и облако темных волос, обрамлявшее милые, полные жизни черты. Разумеется, эта миниатюра была не столь прекрасна, как стоявший перед ним оригинал, но характер девушки был очень точно схвачен художником.

Лайон очень точно молча смотрел на портрет: он был так растроган, что не мог вымолвить ни слова. Это был замечательный подарок – лучший из всех, что он когда-либо получал.

Наконец, собравшись с духом, он поднял на Оливию глаза и, откашлявшись, проговорил:

– Я буду всегда хранить ее, Лив, всю жизнь. – Лайон сжал миниатюру в ладони, затем спрятал во внутренний карман сюртука и добавил хрипловатым от волнения голосом: – Буду хранить всегда.

– Буду надеяться на это, – ответила Оливия; ее голос тоже немного охрип.

Тут они улыбнулись друг другу, и оба тотчас же почувствовали, что их прежние отношения стали восстанавливаться. Но Оливия по-прежнему была чем-то опечалена, и Лайон, внимательно глядя на нее, проговорил:

– Лив, вы чего-то недоговариваете. У вас какие-то неприятности?

Она замерла на мгновение. Затем, тяжко вздохнув, пробормотала:

– Хорошо, Лайон, я могу рассказать вам… В общем, это из-за малышки Даффи. Она очень больна. Боюсь, она не выживет, и это… О, это ужасно! Ей нужен доктор, а у них нет денег даже на оплату жилья в этом месяце. Так у них часто бывает, конечно, но на сей раз они слишком запоздали с оплатой, так что их могут выселить. И тогда… тогда малышка наверняка умрет… – добавила Оливия, тихонько всхлипнув.

Лайон нахмурился и молча кивнул. У него было такое чувство, что он давно уже знал семейство Даффи и даже нес ответственность за их благополучие. Вытащив носовой платок, он протянул его девушке и задумался. Что ж, теперь он наконец-то выяснил, в чем причина ее беспокойства, а следовательно…

– Простите меня, Лайон, что я такая плакса, – пробормотала Оливия, утирая слезы. – Но мне ужасно тяжело на это смотреть. Она такая славная малышка… И совсем не капризная. Увы, у нее нет никаких шансов на достойную жизнь, даже если выживет. Я уже просила за них моего отца, но увы… Отец сказал, что Даффи не единственные бедняки в Суссексе и что он не может прокормить всех. А еще они, мол, сами виноваты.

– Совсем как мой отец, – кивнул Лайон.

Прагматик по натуре, он в общем-то был согласен с обоими отцами. Многие семьи хоть и жили в бедности, но с достоинством, а вот Даффи… Большинство их проблем возникало лишь из-за пристрастия главы семейства к спиртному.

И все же Лайон не смог удержаться и не сделать того, что сделал в следующий момент, хотя это был скорее рефлекс, чем обдуманный поступок. Сунув руку в карман, он сказал:

– Вот, возьмите это. – И вложил свои карманные часы в ладонь девушки.

Оливия взглянула на него с удивлением.

– Ваши часы? Но зачем…

– Возьмите их, – перебил Лайон. – И отдайте сегодня же домовладельцу. Он сможет заложить эти часы и выручить сумму… достаточную по меньшей мере для оплаты годовой ренты. И еще скажите, чтобы передал остаток поверенному, имя которого я потом сообщу. Деньги поступят в доверительное управление. В интересах детей.

Оливия снова посмотрела на часы.

– Но ведь на них… на них ваши инициалы, Лайон. К тому же это подарок… Я не могу…

– Их подарили мне, а теперь я дарю вам. Если бы у меня был мешок гиней прямо сейчас, я бы отдал его вам, но у меня нет. Если бы я мог, Лив, то накормил бы всех голодных и навсегда искоренил треугольную торговлю. А сейчас… Пожалуйста, возьмите эти часы. Когда-нибудь у меня будут другие.

– Но как же… – Оливия все еще колебалась.

– Лив, милая, не огорчайте меня. Вы должны взять хоть что-нибудь, – медленно проговорил Лайон, и в каждом его слове звучала боль.

Зажав часы в руке, Оливия прошептала:

– Даже не знаю, что сказать…

– Скажите «спасибо».

– Спасибо, Лайон.

Она провела пальцем по блестящей крышке часов, которую Лайон постоянно открывал и закрывал. Он бережно хранил эти часы и очень дорожил ими. Но с готовностью пожертвовал ими, чтобы избавить ее от переживаний…

Оливия посмотрела на него с улыбкой и пробормотала:

– Они круглые… как полная луна…

– Да, верно. – Он тоже улыбнулся.

– Ах какая же я дурочка, Лайон! Я ведь совсем не собиралась плакать…

– Дурочка? – Он нахмурился. – Нет, Лив, вы вовсе не дурочка. Вы приходите в дом, где у вас разрывается сердце, и все же возвращаетесь туда снова и снова, превозмогая боль. Вы настоящая тигрица.

И тут из глаз ее хлынули слезы. А Лайон… Он не помнил, как это произошло, но в тот момент, когда она взглянула на него с восхищением и благодарностью, а на ее сияющих синих глазах, обрамленных густыми ресницами, заблестели слезы, он уже обнимал ее и поглаживал по спине, нашептывая на ухо ласковые слова. Прежде он даже вообразить не мог, что способен произнести такое, однако сейчас шептал:

– Ох, Лив, милая Лив, сердце мое, любовь моя, прошу тебя, пожалуйста, не плачь. Не плачь, все будет хорошо.

Несколько минут она тихо всхлипывала, потом наконец успокоилась и судорожно сглотнула. И тогда он крепко прижал ее к себе, и это был прекраснейший момент в его жизни, ибо только сейчас ощутил, что такое настоящее счастье.