Пробуждение мёртвых богов - Александр Сороковик

Мы ещё какое-то время поговорили обо всём понемногу, после чего разошлись, а я ещё некоторое время продолжал думать о нашем разговоре. Всё же удивительная штука жизнь. Неважно в каком веке и времени, у человека сохраняется одна и та же проблема: поиск себя в мире. Кастул с детства видел себя боевым офицером римской армии, это было смыслом его жизни. Однако реалии показали ему всю тщетность его усилий. В итоге он доживает свой век, не ощущая себя частью этого мира, не получая от жизни совершенно никакого удовольствия.

Так и в XXI веке человек, бывало, пока учился в школе, у него были мечты о том, как он проживёт свою жизнь, чем будет заниматься, кем станет. А потом, когда поступает в институт, понимает, что в нынешнем мире надо учиться на ту специальность, которая приносит деньги, а не которая нравится. По крайней мере так ему внушает близкое окружение. В итоге он проживает чужую жизнь, с депрессией в двадцать с чем-то лет, с кризисом среднего возраста, бытовым алкоголизмом и тяжёлым взглядом на жизнь. Наверное, таким бы стал в итоге и я в своём времени. Возможно, конечно, что я бы всё же нашёл дело по душе и поменял свою жизнь к лучшему, но предпосылок к такому повороту я не замечал.

В итоге зрел логичный вопрос: как же я проживу свою жизнь здесь? Не найдя на него какого-то очевидного ответа, я так и отправился в тот вечер спать, нагруженный тяжёлыми философскими мыслями.

* * *

В этот раз и Максим Викторович и Лена выглядели вполне обыденно: никаких развороченных ран и торчащих стрел – обычная одежда этого времени, чистая, незапылённая. Они сидели на каменных возвышениях за неким подобием столика в кафе, хотя перед ними не было никаких бокалов или чашек – вообще, никакой посуды.

Лена помахала мне рукой, сделала призывный жест: «Иди к нам!». Я пожал плечами, подошёл, сел рядом на таком же возвышении.

– Ну что, Алёшенька, как тебе в Римской империи живётся? По своему времени не тоскуешь? – Романов говорил вполне доброжелательно, однако руки для приветствия не подавал. То ли из презрения, то ли, потому что не получилось бы у нас рукопожатие.

– Он у нас теперь не Алёшенька, он теперь римский патриций Алексиос, – фыркнула Лена. Она держалась со мной более холодно и надменно, во всяком случае, внешне.

– Да нет, что ты, – улыбнулся Максим, – ему до патриция… Это же родовая знать, аристократия!

– Да ладно! С таким золотым запасом можно и в простолюдинах неплохо устроиться, так ведь?

– Можно, конечно, – пожал плечами Максим, – особенно, если никто не будет особо тщательно интересоваться, откуда у него такие запасы золота?

– А кто же будет этим интересоваться, – притворно удивилась Корнилова, – налоговая инспекция Римской империи? Или её пиренейский филиал?

– Да нет, всё проще, Лена, тут никому нет дела до того, откуда у тебя деньги. А вот как ты их будешь тратить, и с кем делиться – это уже вопрос интересный.

– Послушайте, Максим Викторович, – мне надоело изображать из себя болвана, – что вы от меня хотите? Отнять это золото?

– Мы лично ничего не хотим, Алексиос. Нас, как таковых, убили на дороге в Олисипо, не тебе про это рассказывать. Но ты всё время забываешь, кто именно снарядил эту экспедицию, для чего это золото было предназначено, и как им следовало распорядиться! Мы сейчас выступаем в роли посредников, переговорщиков, так сказать. Ты мыслишь мерками менеджера из XXI века, ну, или в лучшем случае, торговца из пятого. До тебя всё никак не дойдёт, что здесь действуют другие силы, совершенно иного уровня и возможностей! Ты думаешь, что всех перехитрил, забрал золото, и теперь будешь использовать его для своих целей. Пойми, отнять его у тебя – для этих сил также легко, как тебе стряхнуть пыль с одежды!

– Так чего же они ждут, эти силы? Почему не отобрали до сих пор? Слабо?

– Дурак! – это Лена. – Им не нужно это золото само по себе, оно должно быть использовано для их глобальных целей! И если не вышло с нами, наша экспедиция попала не в то время и погибла, то ты смог до него добраться, и теперь должен использовать по назначению! Древние языческие боги пробудились, они живы, их борьба только начинается, пусть не так и не там, как было задумано изначально, но не тебе становиться на их пути!

– Ладно, Лен, хватит с него пока, – остановил её Романов, – пусть хорошенько подумает, а нам пора. Вон, смотри, – он показал рукой куда-то за мою спину, я повёлся на этот древний, как мир, трюк и оглянулся. Конечно, никого и ничего там не было. Как не было дороги, столика вроде кафешного, возвышений для сидения.

Занималось раннее утро, на соседнем постоялом дворе орали петухи, я сидел на своей кровати, вытирал потный лоб и тихо ругался сквозь зубы. Когда Марина вернётся, надо будет ей всё рассказать и попросить совета. Не всё оказалось так просто, я чувствовал, что меня втягивают в какую-то непонятную мне игру, втягивают очень серьёзные игроки, для которых я малая пешка.

Но пока они не могут развернуться в полную силу, и мне нужно очень хорошо продумать, что делать дальше. Самое интересное, что этот сон я запомнил во всех подробностях. И первый сон, который я почти не помнил, теперь тоже вспоминался очень чётко. От этого чувство тревоги стало ещё сильнее…

* * *

После этого весьма неприятного сна, я решил пойти развеяться. Заглянуть на рынок, посидеть в какой-нибудь попине, выпить вина с сыром, послушать свежие сплетни и анекдоты о местных патрициях. Конечно, мой статус богатого торговца не соответствовал этим забегаловкам для плебса, но здесь кипела настоящая жизнь римской провинции V века, и я частенько проводил в таких заведениях свободные полчаса-час.

В этот раз ничего интересного здесь не происходило, и вскоре я вышел на рыночную площадь. Потолкался среди мелочных лавок, не увидел ничего достойного внимания, и в немного раздражённом состоянии решил отправиться домой. У самого выхода я заметил старика в чёрной накидке типа плаща и капюшоном, закрывающим лицо так, что виднелась только длинная всклокоченная белая борода. Возле старика на грубой подстилке стояло несколько корзин разных размеров, сплетённых из ивовых прутьев очень тщательно и даже искусно. Почему-то я решил, что парочка таких корзин не будет лишней в хозяйстве и, подойдя поближе, громко спросил:

– Дорого просишь за свои корзины, отец?

– Я ничего не прошу, господин, – спокойно ответил старец, – кто может, даёт один-два нуммия**, богатые господа могут пожертвовать и триенс***. Кто не может дать ничего – пусть берёт так.

– Мне кажется, что ничего не дают тебе чаще, чем триенс! – усмехнулся я.

– Возможно, и так, господин. Но ещё никогда не бывало, чтобы выручки не хватило на несколько лепёшек, немного оливкового масла и новые прутья для работы. А большего мне и не нужно.

– Ну, а если тебе вдруг дадут сразу полсолида, или даже целый солид? – в душе я решил поразвлечься: купить у старика весь его товар, отвалив ему золотой солид, чтобы посмотреть, как он потеряет свою невозмутимость, засуетится, рассыпаясь в благодарностях.